Через несколько месяцев службы он стал получать письма от матери, вычислившей, где он служит. К этому времени он уже знал, что будет делать. Поэтому, в каждом ответном письме упоминал отчима. Передавал ему привет, извинялся за бестолковость, жалел, что не слушался, что связался с дурной компанией и в результате загремел в армию, искренне надеялся, что отчим позволит ему жить с ними после армии и устроит на работу в свою фирму. Очевидно, отчим был польщен, впрочем, не приписал от себя ни строчки. Это не было удивительно, учитывая, что он, по словам Андрея, был подлым спивающимся хорьком, который жил у матери, потому что оттуда ему удобно ездить до своей фирмочки, а деньги тратил на ремонт родительской квартиры в Дмитрове, на новенькую иномарку, на рестораны. А для него, Андрея, всегда «жидился даже на сто рублей».
Во время месячного увольнения многие солдаты разрывались между тем, чтобы пожить у кого-то из селян в качестве чернорабочего, либо съездить домой. Для него такой выбор не стоял, потому что у него были дела в Москве.
Билет у него был до города Арзамаса Нижегородской области, откуда он добирался до Москвы зайцем на попутных электричках. Сделал он этот маневр для того, чтобы нельзя было отследить его прибытие в Москву и отбытие по паспортным данным в билете дальнего следования.
Приехав в пять утра, он добрался до Тимирязевского парка, под пологом деревьев переоделся в гражданское и наклеил самодельную бороду из пакли. К семи он затаился у мусорных баков перед подъездом и стал ждать, когда мама уйдет на работу. Его отчим любил спать до одиннадцати и ехать в свою фирмочку к обеду. Подождав еще час, чтобы схлынул поток выходящих на работу, Андрей пробрался в подъезд и хотел воспользоваться ключом, но на двери стояли новые замки. Как он думал теперь, это его спасло от уголовного преследования. От следствия не укрылся бы тот факт, что дверь открыли ключом. Ему не оставалось ничего, кроме как ждать, чтобы отчим вышел сам.
Тот бы никогда не открыл дверь постороннему, будь то продавец картошки вразнос, сантехник или сосед. Во всех таких случаях он говорил всем сидеть тихо и вызывал милицию.
Отчим вышел, как обычно, в двенадцать, и сразу же получил кулаком в висок и ботинком под ребра. Андрей в своей истории не скупился на детали того, как он избивал отчима. Для него это, кажется, было осью, вокруг которой крутились остальные события жизни. Не теряя времени, он запихнул отчиму в рот грязную тряпку, выуженную на помойке, и затащил его в квартиру. Там он избил его до потери сознания и выкинул из окна. Последний акт был чисто символическим, поскольку квартира находилась на втором этаже, а под окном располагались цветочные клумбы. Андрей полагал, что убил отчима.
Он, собственно, так и планировал и был уверен, что его не найдут, «потому что матери дома не было, его никто не видел и не узнал, и вообще, никому не придет в голову, что это был он».
Он разбил ноутбук отчима и забрал все его документы, какие смог найти. В последний момент он решил забрать деньги, чтобы разгром сошел за ограбление, а не акт мести. Денег нашлось много, и спрятаны они были в самом ожидаемом месте: в пыльной кадке на антресолях, забитой старыми тряпками. В самый уже последний момент Андрей взял из холодильника еды, чтобы хорошенько поужинать. Маскируя воровство еды под разгром, он выгреб остальные припасы на пол, побил посуду и выломал кран из мойки.
Прихватив с кухни топор, Андрей пошел в гараж разобраться с машиной. Он заперся в гараже и приступил к делу с обстоятельностью. Он выбил стекла и фары, раскромсал кожаный салон и с особой тщательностью взялся за приборную доску. Закончив, он, не торопясь, запер гараж и пошел в Тимирязевский парк. Там он нашел остатки своего шалаша и даже отыскал саперную лопатку, топорик, стальные прутья, спички и соль там, где их оставил. Он развел костер, сжег все вещи отчима, и пока жарилась насажанная на прутья курица, вырыл в отдалении тайник для денег и не прогоревших ключей. Спрятав большую часть денег в тайник, он оставил достаточно, чтобы нормально пожить до конца увольнения. Переночевав, он не стал терять времени, сел на электричку в тот же день, и на поезд до Новосибирска сел в отдалении от Москвы.
Добравшись до Барнаула после пересадки в Новосибирске, он снял у частника дом на окраине, где «первую неделю только и делал, что пил». Шатаясь по городу вечером в поисках приключений на задницу, он встретил случайно сослуживца, пригласил к себе, напоил и накормил. Сослуживец с радостью согласился жить у Андрея и кормиться за его счет. Он остро нуждался в деньгах, зато у него не было недостатка в женщинах. С ними стала жить баба этого сослуживца, алтайка лет тридцати пяти на вид, которую тот подцепил в кабаке в первый же день увольнения. С собой она привела русскую подругу, помоложе. У подруги этой даже не возникло вопросов, что делать. В первую же ночь, после того, как все напились, и сослуживец с алтайкой пошли на чердак, эта русская расстегнула Андрею штаны и запустила туда руку, одновременно расстегивая свою кофту. (Эта часть истории больше всего возмутила Сергея). Андрей заявил, что до этого думал о женщинах мало, поглощенный в школе войной с отчимом и компьютерными играми, а после школы — выживанием, особенно вопросами еды и тепла. То, что произошло, ему понравилось, и до конца увольнения, они с другом «трахали этих баб иногда по шесть раз в день; жаль, у нас тогда оставалась только неделя». Остаток службы Андрей был полностью доволен жизнью. У него появился свой малыш, тоже москвич. Он защищал его от остальных и «заставлял батрачить, гимнастерку, там, простирнуть, самогон подогнать, ну и типа того». Окончив службу, он вернулся и пошел прямиком в квартиру матери.