— А, забей. Постригусь налысо, уйду в буддизм, буду ходить в длинной рясе по трассе и питаться, чем Будда пошлет.
— Не слишком ли радикально? — смеётся она. — К тому же тебя взяли, разве нет? Конец итальянской диете, ю-ху!
— Я, наверное, откажусь, — отрезвляю ее оптимистичный настрой.
— Чего? — снова орет Майя. — Я тебе откажусь! Я ради тебя ягодицы рвала! То есть… Не в том смысле, конечно. Но блин, Гусь, я даже Влада заставила перед кудрявым извиняться, лишь бы он тебе шанс дал.
— А, ну тогда понятно, почему меня с такой охотой на такое тёплое местечко взяли, — печально осознаю я. — Но я всё равно не пойду, Май.
— В смысле??? — не унимает своего повышенного тона.
Блин, да как же ей объяснить! Не признаваться же, что я на те же грабли, в который раз…
— Просто не для меня эта работа, понимаешь?
— Нет, не понимаю. Тебе жрать нечего и за квартиру платить. Где твоя рациональность, Гусь?
Очевидно там же, где гордость. Потому что, наслушавшись гневных речей подруги и миллион раз прокрутив в голове, как это будет, на следующий день я несу свое тело прямо в пещеру к злодею. Ровно к восьми тридцати.
Глава 5. Здравствуй, мымра
Агния.
"И пускай капает, капает с неба. Иду в мокрых кроссах к тебе, где бы я не был…"
Я ненавижу каблуки. Это официально. Эту песню тоже, но каблуки все же больше.
Если бы могла — устроила революцию в женской индустрии моды: долой каблук, стринги и колготки. Последние — чисто детская психотравма.
А вот каблуки — приобретенная. Наверняка в средневековье таким орудием пытали: заставляли идти по ухабам, пока кровавые слезы не устилали дорогу, а путник не молил о пощаде. Но правила современного мира жестоки: хочешь жить, умей вертеться, хочешь есть — умей ходить на десятисантиметровых ходулях.
Достаю единственные и неповторимые — потому что такое говно вряд ли можно сотворить в большом количестве — туфли из Kari и в последний раз оглядываю себя в зеркало. Выгляжу… сносно. В смысле, как дом перед сносом: весь внешний вид кричит о том, что жить здесь нельзя. Да и не хочется.
На мне самый убогий из костюмов, что я смогла отыскать: коричневый в тонкую полоску, с безразмерным жакетом и свободной юбкой до колен. Волосы аккуратно зачесаны назад, на лице только слой тональника и тушь. Здравствуй, мымра. Сколько-сколько тебе лет? Двадцать четыре? Потянешь на все сорок!
Могла бы так не стараться, знаю, но если мне предстоит работать на одного красивого мерзавца, я предпочту, чтобы он так и не вспомнил меня. Меньше шансов лишиться столь привлекательного заработка и своего сердца.
Всё-таки он…
Нет, не думать об этом.
— Рабочее место, — меня встречает Света с ресепшена и кратко вводит в курс дела. — Ничего не переставляй и ни в коем случае, слышишь, ни в коем, не украшай: никаких рамочек, сердечек, цветов. У Алексея Викторовича пунктик, если не хочешь словить один из его "приходов", лучше ничего не менять.
— Приходов?
— Ну, это когда у него пена изо рта и глаз левый дергается. Увидишь — поймёшь, — она выразительно выкатывает глаза, комично изображая приступ.
Я понимающе киваю, хотя ни черта не понимаю. Он что, псих? Врун, бабник и шизофреник с приходами заодно? Вот и раскрыт секрет кругленькой зарплаты. И как мало, оказывается, можно узнать человека, проведя с ним сутки.
— Пароль под клавиатурой, расписание шефа в файле "график" на рабочем столе. Там же файлик "контакты", если он скажет с кем-то связаться. Должностная инструкция, — кладет она скрепленные степлером листы передо мной. — Изучи. Если что звони мне 10–01 по внутреннему. Я у него временной помощницей на полставки последние пару недель была, подскажу, что смогу. И… удачи.
Света улыбается мне, но как-то подозрительно жалостливо. И я напрягаюсь еще больше.
Руки немного трясутся в ожидании нашей второй встречи. А что если его озарило и он меня вспомнил? Или узнает сейчас? Притвориться, что я не знаю о чем вообще речь и уйти в отрицание до победного? Тактика для трусов, да-да.
Ввожу пароль от компьютера, изучаю приветственную заставку, нервно постукиваю пальцами по столу. Кристально чистому, надо признать, столу. Никаких тебе цветастых стикеров или разбросанных бумаг, сплошная стерильность: холодное серое дерево, органайзер для бумаг, монитор, клавиатура, мышь. Чертов педант.
— Света! — гремит над головой.
Поднимаю глаза и упираюсь взглядом в сосредоточенное лицо, что-то высматривающее на своем телефоне. Мягкие кудри — я помню, помню их наощупь, и как забавно они торчат, стоит немного извалять этого мужчину на полу — снова зализаны назад. Веселые синие глаза почти черные, сосредоточенные. Все лицо словно состоит из углов: острое, непроницаемое.