В царскую Россию их продавали на вес золота. Маленькие плитки должны были играть роль ключиков, которыми можно было бы открывать или замыкать по чужому желанию русское точное производство. Тяжелая дань зависимости.
«А как же у нас, разве не пробовали?» - дознавался Семенов.
Нет, один человек все-таки решился: Николай Васильевич Кушников. Но это было уже позднее, в советское время, когда рабочие люди стали иначе думать об интересах своей страны. В начале 20-х годов Николай Васильевич обосновался в городке Коврове, на пулеметном заводе. Он уже был опытным лекальщиком, изобретателем и рационализатором, автором нескольких инструментов собственной конструкции. Но, возможно, он и не рискнул бы взяться за плитки, если бы не некоторые обстоятельства.
На заводе работал крупный ученый-оружейник профессор Федоров. Работал знаменитый мастер-конструктор Василий Дегтярев. Они создавали тогда новое оружие - пистолет-пулемет, или автомат, как теперь называют. Кушников помогал им точным инструментом. Для всех деталей автомата разработал он образцовые лекала, эти тончайшие слепки с каждой детали, без которых невозможно никакое массовое производство. Смелые решения, опыты, опыты…
В непрерывных исканиях рождалось новое оружие. Тогда-то, захваченный духом технической смелости, и решился Кушников на свой особый опыт.
В поздний тихий час, когда замирала жизнь на заводе, сидел он у себя в углу мастерской под одинокой лампой и, вооружившись старомодным пенсне, вел упорную молчаливую борьбу с тайнами маленьких плиток. Он пробовал разные способы тончайшей отделки, искал, как получить чудодейственное зеркало.
Несколько лет длилось медленное движение к цели. Казалось, этому не будет конца. Но вот однажды Николай Васильевич позвал к себе заводских товарищей и выложил перед ними полный набор свеженьких, играющих зеркальным блеском плиток. На них не было латинской надписи «Иогансон». Плитки были свободны от иностранного клейма. Их сделал Николай Васильевич, сделал сам, по собственному способу, пользуясь лишь исключительным искусством своей руки. Заводские товарищи разглядывали блестящий ряд зеркальных пластинок и словно не верили: «Да вправду ли все это?».
Плитки отправили в Ленинград на экзамен. Повез их молодой Леонид Кушников, ученик Ковровского техникума. Была осень двадцать четвертого года, весьма памятная всем ленинградцам. С моря неделю подряд дул свирепый ветер, и темная, грозно вздувшаяся Нева, словно повернув вспять, вышла из берегов, хлынула на набережные и проспекты. Застигнутый наводнением, пробирался юный посланец по затопленным кварталам. Сидя в лодке, высоко держал он над головой драгоценную коробочку, чтобы спасти от воды первый русский набор маленьких эталонов длины. Он доставил набор в высшее научное учреждение - в Палату мер и весов, - и плитки Кушникова подверглись там строжайшему испытанию.
Палата нашла, что эти плитки - без всяких громких марок - не уступают лучшим иностранным образцам.
И вот теперь, когда образовалась артель во флигеле ленинградского двора, здесь, в отдаленной комнате, пытались повторить опыт Кушникова. Взялись за это четверо мастеров, самых, что называется, стреляных. Особенно выделялся один - старичок себе на уме, ворчун, но которого, несмотря на внешнюю суровость, все запросто звали «дядя Вася». Слава его укрепилась на том, что был он способен делать фигурные шаблоны и лекала самого капризного профиля. Но плитки не так-то просто поддавались даже такой ловкой руке. Микронные частицы требовали от руки какой-то высшей чувствительности. Достаточно ошибиться на несколько десятых микрона, чтобы плитка по своей точности отошла в грубый класс или же совсем в негодные. Еще сложнее оказывалось с зеркалом. Его блеск часто обманчив: плитки блестят, но не слипаются - значит, опять на их поверхности какая-то микроскопическая неурядица. Дядя Вася бормотал страшные проклятья, задыхался от злости, воюя с плитками.
Николай Васильевич показывал приемы, как доводить плитку. Показывал то, что он нашел сам в долгие ковровские вечера. Но это был скорее результат его собственного, неповторимого чутья, чем какой-либо выработанной, твердой системы. Трудно было передать другим то, что принадлежало только искусству редкого таланта. Когда он садился сам за чугунный притир, получалась превосходная плитка. А садился другой за тот же притир - и выходило грубо, очень грубо.