И все же здесь, в артели, был совершен важный шаг: плитки перестали казаться чем-то таким, что пугало, отталкивало своей таинственной неприступностью. Мастеровые люди проникли в первые слои микронных глубин.
Давно ли любая царапина на зеркальной поверхности плитки ставила в тупик: плитка теряла способность слипаться с другими, а что делать - неизвестно. Выписывать новый набор? Просить у Иогансона? Теперь появилась возможность восстанавливать плитки, возвращать их как-то к жизни. Выравнивали размеры, подчищали зеркало. Занятие это уже обозначалось вполне обычным, прозаическим словом «ремонт».
Вместе с тем здесь все время производили пробы: пробовали делать новые плитки. Пусть пока низшего класса, годные только для менее точных измерений, но плитки собственные, свои.
Каждый, кто сидел здесь за столиком, прекрасно понимал, что бы это значило, если бы удалось найти какой-то верный, вполне надежный способ вызывать на плитках то самое безукоризненное зеркало. И здесь, в отдаленной комнате старого петербургского флигеля, простые мастеровые люди трудились не покладая рук, искали и снова искали это волшебное зеркало, чтобы осветить им завтрашний день новой советской техники.
В первый же день, как только Семенов занял место в этой комнате за столом, Николай Васильевич, посвящая его в порядок работы, предупредил:
- Тут тебе по-всякому может повернуться. Иной раз затоскуешь, начнешь сомневаться… Но помни: тут волшебства нет, все в наших руках.
И стал показывать, как надо водить рукой, чтобы снимать с плитки тончайшие, микронные слои.
Дядя Вася косился в их сторону, сердито ерзая на табурете. А когда Николай Васильевич отошел, старик кивнул ему вслед и шепотом с ревностью сказал:
- Учитель!
Учитель
Когда, случается, Николая Васильевича нет в комнате, Семенов все время как-то это ощущает. Кажется, что и плитки делаются менее послушными и рука будто деревенеет. Он невольно ждет - мастер должен вот-вот войти, и тогда все примет свою правильную, ясную окраску.
В трудную минуту он оглядывается на угол. Там, за столом, сутулится Николай Васильевич над тонкой работой - весь спокойствие, уверенность.
Семенов чувствует: мастер поднялся, подошел мягким, чуть слышным шагом, остановился сзади. Поглаживая короткую щеточку усов, глядит через плечо: как ты, новичок, справляешься? Уже этого бывает достаточно, чтобы рука с плиткой стала ходить легче, уверенней.
Или мастер садится рядом и, надев старомодное пенсне, показывает и показывает, производя на глазах у Семенова чудесную игру доводки.
Николай Васильевич сосредоточенно тих во время работы. Он и объясняет всегда тихим, ровным голосом, словно остерегаясь ненужным шумом спугнуть капризное равновесие микронов.
В артели к его тихому голосу все прислушивались. И не только выдающееся мастерство было тому причиной.
Опыт большой жизни стоял за словами Николая Васильевича.
Он начинал в Туле, в городе кузнецов, оружейников, где родился легендарный Левша, подковавший блоху, и где поколения русских, мастеров возвышали искусство тонкой обработки металлов. Его первым учителем на Тульском оружейном заводе был старый слесарь, который рассказал ему, что именно на этом заводе еще в петровские времена впервые стали готовить точный контрольный инструмент - рабочие лекала. От обычаев родной Тулы, от первого своего учителя навсегда сохранил Николай Кушников веру в высокое назначение своей профессии.
А потом он отправился учиться жизни.
По разным городам России странствовал молодой рабочий Кушников в поисках счастья и применения своего труда. На разных заводах - металлургических, орудийных, машиностроительных - приобретал он опыт и знание жизни. И снова Тула, где бегал он когда-то мальчонкой в залатанных штанах, гонял голубей. Снова Тульский оружейный завод, где впервые познал он муки и радости работы высокой точности.
Он вернулся в родные места уже возмужалым, двадцатипятилетним слесарем-лекальщиком, уверенным в своем ремесле, человеком, имеющим свои убеждения. Вернее сказать, не вернулся - его прислали под конвоем. Он испытал уже не раз мрак тюремной одиночки, куда бросала его царская охранка за участие в забастовках. А после того, как 9 января 1905 года, в день «кровавого воскресенья» в Петербурге, он вел колонну рабочих Выборгского района к Зимнему дворцу, был признан опасным для столицы и «выслан этапным порядком по месту рождения».