Все беднее становилось в доме Семенова. Все скудные сбережения уже давно ухнули на станок. Все получки почти целиком проваливаются туда же, в это бездонное, непомерно разбухшее дело. Что можно было продать из дома, уже продано. От чего можно было отказаться - во всем уже себе отказано. Купить ли крайне нужную деталь или позволить что-то для новорожденного Витьки? Такие вопросы приходилось решать супругам, потихоньку притворив дверь, чтобы не услышали помощники - братья Ильины, работавшие за перегородкой.
Александра Кирилловна отчаянным шепотом защищала интересы Витьки: ведь маленький столько требует! Семенов таким же шепотом отстаивал интересы изобретения. Она умолкала, горько, презрительно скривив рот. А он терзался потом: разве он плохой отец? В эти минуты молчания ловил он на себе ее преследующий, требовательный взгляд.
- Потерпи, скоро, скоро… - бормотал он виновато и спешил укрыться за перегородку.
Наконец наступил момент, когда Семенов положил напильник на стол и сказал решительно:
- Прятаться нечего. Кого обманываем? Себя же…
Да, надо было сознаться, что у них не хватает больше
сил. И не может хватить. Упорствовать дальше было бы безумием. Хорошо еще, что у Семенова хватило мужества самому об этом сказать.
Братья Ильины стали молча собираться, слова утешения были бы ни к чему. Они закатали в тряпочки свой немудреный инструмент и, пожав Семенову на прощанье руку, тихо вышли из комнаты, словно ощущая себя в чем-то виноватыми. Впервые за долгие месяцы они не сказали: «До завтра».
Он остался один среди развала брошенной работы.
За перегородкой прекратился всякий стук живого дела. Тяжелая, давящая тишина. И в этой установившейся вдруг тишине Семенов услышал, как сильно плачет его маленький Витька, заболевший в холодной, плохо топленной квартире.
Неизвестно, сколько он так сидел, обхватив голову руками. Вдруг он встал, откинул ногой попавшуюся на полу деталь и подошел к углу, где хранилась его деревянная модель. Взял топор, посмотрел мгновение на модель и ударил по ее верхней доске. Он рубил, кромсал то, что собирал с такой любовью, вкладывая в эти деревяшки самые свои лучшие надежды. Все равно это теперь никому не нужно, бесполезно. (А Витька плачет…) И он стал кидать обломки один за другим в печку, в печку…
Жадный огонь охватил сухое дерево. Семенов остановившимся взглядом смотрел на гудящее, мятущееся пламя… Можешь радоваться, господин Иогансон! Гляди, какой конец тому, что задумал русский слесарь!
Александра Кирилловна поняла, вернее - чутьем угадала, что произошло. «Тише, тише, мой мальчик! - пыталась унять она шепотом раскричавшегося малыша. - Папа там…» Она старалась ступать беззвучно по комнате, не греметь вещами, как бывает, когда в доме случилось что-нибудь нехорошее. И все не решалась войти к мужу за перегородку. Только изредка заглядывала потихоньку в приоткрытую дверь: что с Митей? Он все сидел и сидел, уставившись перед собой…
Звонок у наружной двери вывел его из оцепенения. Семенов пошел отворить.
В лестничной полутьме стоял, отряхиваясь от мокрого весеннего снега, низкорослый человек с чемоданчиком в руке и спрашивал удивительно знакомым, вежливым тоном:
- Дмитрий Семенович Семенов здесь живет?
Кто же это? Неужели… И мгновенно подкативший к горлу комок не дал Семенову ответить.
Да, это был он, молодой Кушников, Леонид Николаевич. Все такой же аккуратный, предупредительный и только чуть посолидневший.
- А я привез вам новости из Москвы, - сказал он, входя в комнату, и остановился в недоумении перед остатками разбитой модели.
На страже секретов
Ранней весной тридцать первого года в Москве, на одном из окраинных пустырей, в мерзлую еще землю ударила лопата.
И звонкий стук ее слился с общим шумом новостроек - гигантской музыкой тех дней. По планам пятилетки, на месте старого пустыря началось сооружение большого завода.
Завод контрольно-измерительных инструментов, задуманный как рассадник высокой точности в стране, строился по последнему слову техники. Новейшее оборудование; передовая организация труда; массовый выпуск продукции. Завод, способный освободить промышленность от господства иностранных инструментальных фирм. Его и назвали в честь наиболее распространенного рабочего инструмента - «Калибр».
Вот какое дело увлекло отца и сына Кушниковых, ради которого распрощались они с товарищами из ленинградской артели.