Он так и прибежал в деревню с охапкой дров. Постучался в крайнюю избу. Распахнул дверь, смотрит - а в избе полно фрицев. Все нагишом сидят. Склонились над исподними, до черноты грязными рубашками, старательно выковыривают что-то из-под выточек и швов, прижимают ногтем к ногтю. Даже в сенях слышно, как по горнице хруст идет.
Хозяйка распялась на двери, смотрит испуганно.
- Здравствуйте,- сказал ей Козлов, как старой знакомой, и показал глазами на свою ношу.- Вот, протопить вам принес…
Он положил дрова у порога.
Женщина, не освобождая входа, смотрела то на нежданного гостя, который, судя по его виду, бежал если не из тюрьмы, то из плена, то на солдат, встречаться с которыми ему наверняка было опасно. Как же с ним быть? Если бы у фашистов не своя забота, бросились бы к нему. Это точно.
Прикрыла за спиной дверь, осталась наедине с гостем в темных сенях.
- Боже мой, - зашептала она, - да что ж это вы сами по смерть пришли?
- Мне надо переночевать.
- Да вы же видите, кто у меня! Сколько их, иродов, понаехало… Тварей бесстыжих.
- А у кого можно?
Женщина вздохнула. Она долго молчала, стоя рядом с Козловым, и ему казалось, что он слышит частый стук ее сердца.
- Беспамятная моя головушка,- наконец тихо пожаловалась она, - не знаю, что и посоветовать.
- Немчура по всей деревне стоит?
- У всех,- она перевела дух,- в каждой хате. Хотя соврала я тебе, один двор обошли. У бабки Акулины никого нет. Побоялись - тифозная она…
- В самом деле?
- Да, кажись, в самом… А там кто ж ее знает, живем без медицины.
- Где ее хата?
- Как тебе, милый, и объяснить… Если б днем это… Хотя, погоди, Ванюшка знает.
Она чуть приоткрыла дверь, скользнула в дом. А через минуту в сени выскочил малыш лет десяти. Ни слова не говоря, он схватил Козлова за руку и потащил на улицу. Уже за калиткой сказал:
- Дяденька, а вы не тутошний…
- Почему?
- А все тутошние бабку Акулину знают. Да ее вся область знает.
- Думаешь?
- Ничего не думаю, - обиделся мальчик. - Она у нас такая странная. Выдумывает все…
- Что выдумывает?
- Да все. И эту болезнь… Тифозную…
- Выдумала?
- Это точно. Чтоб постояльцев не пустить.
Ваня легко отыскал избу бабки Акулины, проводил Козлова до самого порога.
Пять дней прожил Александр у бабки Акулины. Когда немцы ушли из Воротынова, она тут же выздоровела. Сама отвела Козлова к заведующему почтой Степану Егорченко, порекомендовала его как человека серьезного и надежного.
А к тому привязался староста, гонит на работу - перевозить гитлеровцам снаряды.
- Ну и сукин .же ты сын! -кричал на старосту Егорченко. - Не знаешь разве, какой я работник? Или хочешь, чтобы я помер где-нибудь на дороге? Прихвостень несчастный…
Староста не сдавался. И тогда Егорченко сказал Козлову:
- Жилец из меня ненадежный, туберкулез легких, сам понимаешь. Подался бы с тобой к партизанам, да что толку? Обуза для отряда. И другим опасность, сам понимаешь. Так вот, бери-ка ты эту самую подводу, мне предназначенную, и поезжай. Партизанам лошадки пригодятся. В дороге можно и отстать и не туда свернуть… Сам понимаешь.
Ранним морозным утром из Воротынова выехало пять подвод. На первой сидел сам староста в новом овчинном полушубке и шапке-ушанке. За ним гнал лошадей Козлов. Егорченко раздобыл для него такой же теплый полушубок и меховую шапку. Путь держали на станцию Сафоново, которую с полмесяца назад Козлов проходил со своим однополчанином, московским инженером-электриком. Где теперь Сергей Викентьевич? Далеко ли угнали его гитлеровцы? И удастся , ли когда-нибудь свидеться?
Староста всю дорогу стегал лошадей, торопясь к сафоновскому коменданту. Тот приказывал прибыть еще вчера утром. Большие неприятности могут быть, если комендант осерчает.
Пока добрались до станции, лошади покрылись мыльной пеной. И все же комендант был недоволен.
- Почему опоздал? - закричал он на оторопевшего старосту. - Какое ты имел право не выполнить мой приказ? Или не знаешь, что такое немецкая аккуратность?
- Знаю, пан комендант, знаю.
- Нет, ты не знаешь, что есть немецкая аккуратность. Но ты узнаешь ее. С этой минуты… Всыпать ему двадцать пять плетей!
- Пан комендант… Пан комендант…
Два рослых полицая схватили старосту, пытавшегося просить прощения, посреди двора спустили с него штаны и, высекая кровяные рубцы, принялись полосовать ему ягодицы. Комендант сам считал удары, приговаривая: