Александр Иванович в первый же день решил проверить, насколько веско слово обер-лейтенанта. Солдаты по-русски ни в зуб ногой, но он жестами сумел объяснить им, что голоден, живот подвело. Поняли. Притащили не только обед, но и пол-литра. И не какого-нибудь там шнапса, а настоящей «московской». А вечером обер-лейтенант раздобрился настолько, что пригласил Козлова к себе.
В просторной, с тремя большими окнами горнице был накрыт стол, и среди закусок возвышались бутылки с водкой. Чего только не награбили! Все у них есть, как в мирное время: и копченая колбаса, и окорок, и сливочное масло. В другой раз, в иной обстановке, при виде всего этого слюнки потекли бы. А сейчас железными клещами зажало сердце, давящей спазмой перехватило горло.
- Господин Козлов, храбрый русский офицер,- представил обер-лейтенант Александра Ивановича другому офицеру, мерившему горницу короткими шажками.
- Бауэр,- назвался тот и протянул руку.
- Мой шеф, этот офицер вполне достоин вашего уважения,- продолжал обер-лейтенант.- Он смело заявил мне, что не сдался бы в плен, находясь в тот роковой для него момент в полном сознании.
- Вы были ранены? И очень тяжело? - спросил Бауэр, с нескрываемым любопытством разглядывая Козлова.
- Меня оглушили… Прикладом…
- О, это ужасно.- Бауэр сделал вид, что случившееся с русским он принимает близко к сердцу.- Оглушить и связать! Нет, нет, это ужасно. Хотя,-сказал он, меняя тон,- временная потеря рассудка спасла вам жизнь. Как говорят русские, нет худа без добра. Ведь мы, господин Козлов, часто сами себя губим. То есть не мы, а образ наших мыслей. Поэтому полезно иногда бить нас по голове.
- Вы правы, господин шеф,- поспешил вставить обер-лейтенант,, фамилию которого Козлов так и не узнал.- У русских удивительное постоянство. Они не скоро меняют свои взгляды. Ради своих убеждений часто идут на верную гибель.
Бауэр улыбнулся.
- Тем хуже для них. Стать мертвецом - дело нехитрое. Особенно на войне. Не каждому из нас суждено вернуться в отчий дом… Кстати, вы откуда родом?
- Из России, господин обер-лейтенант…
- Остроумно, черт побери! - подумав, воскликнул немец и направился к столу.- В таком случае выпьем за остроумие!
После первой рюмки Бауэр оживился еще больше и пристал к Козлову с расспросами. Все интересовало его, словно близкого родственника: и где родился, и чем занимался отец, и как давалась учеба, и часто ли Александр Иванович приносил домой пятерки.
- Ученику нужны две вещи,- глубокомысленно и убежденно говорил Бауэр,- сообразительность и память. Надеюсь, ни тем, ни другим вы не обижены?
- Да вроде нет,- сказал Козлов, нарочно смутившись.
- Словом, на «колах» не ездили?..
Бауэр не стал ждать ответа. Рюмки уже снова были наполнены, и, кивнув собеседникам, он легко, одним глотком осушил свою. Закусил тонко нарезанной колбасой, опять спросил:
- А читать любили? Не только своих писателей, но и иностранцев. Разумеется, тех, чьи переводы допускали большевики.
Разговор чем-то очень напоминал допрос. Разница была лишь в том, что речь шла о вещах, не связанных с преступлением. Нравится ли Козлову опера «Паяцы»? Помнит ли он арию Канио из этой оперы? Ах, этот Леонкавалло, чародей, и только! А Верди? О, господин Козлов знает и Верди. Господин Козлов очень развитой человек. И память у него завидная. Отличная память, должно быть…
Бауэр встал из-за стола, мелкими шажками заспешил в соседнюю комнату и тут же вернулся. В его руках на квадратной дощечке лежал набор разноцветных кубиков. Освободив угол стола от закусок, он принялся сооружать из этих кубиков нечто похожее на египетскую пирамиду.
- Господин Козлов, запоминайте. Хорошенько запоминайте.
Положив на самую макушку пирамиды последний, окрашенный в голубое, кубик, гитлеровец не спеша сосчитал до десяти и неожиданно, одним движением руки, смешал кубики. Отошел от стола и, хитровато щуря маслянистые глазки, кивнул Козлову: дескать, давай сооруди такую же!
«Что им от меня нужно? - думал Александр Иванович.- Сообразительность, память… Зачем проверяют? Неужели эти люди…»
И вдруг он вспомнил: еще в военном училище ему попалась на глаза какая-то книжка о шпионах. Там был описан почти аналогичный случай. Так проверяли зрительную память у тех, кого хотели сделать шпионами. Значит, эти офицеры - немецкие разведчики? Вот с кем свела его судьба!
Он замешкался, решая, как быть: повторить в точности пирамиду или сознательно напутать? Александр Иванович мог сделать и то, и другое. У него с детства редкая зрительная намять. Но если он без единой ошибки сложит кубики, немцы не оставят его в покое. А если напутает? Тогда они утратят к нему интерес и поступят с ним так же, как с остальными военнопленными: угонят в Германию или расстреляют. Скорее всего, расстреляют. Ведь он советский офицер. Этот вариант, пожалуй, самый подходящий.
Плутоватые глазки Бауэра не могли не заметить этой заминки.
- Я же просил вас хорошенько все запомнить,- сказал он, оставаясь предельно вежливым.- Может быть, еще показать?
- Нет, нет, я вспомню… Я сам…
Один кубик, второй, третий… Они ложились один на другой, как у хорошего каменщика кирпичи.
- Браво, господин Козлов, браво!-искренне обрадовался гитлеровец, когда последний,, голубой, кубик увенчал пирамиду.- За ваш первый успех!
Он всем налил «московской» и, причмокнув, выпил.
Русская водка ему определенно нравилась. За весь вечер он ни разу не вспомнил о своем шнапсе. Пил много. Захмелев, Бауэр отставил рюмки и велел обер-лейтенанту наполнить граненые стаканы. Первый поднес Козлову.
После выпитого языки окончательно развязались. Немцы хвалили свое оружие, хвастались своими победами, а Козлов, поняв, что его снова испытывают («что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»), крепился и помалкивал. Только бы не сорваться, не нагрубить, не дать по морде этим самодовольным фрицам.
Сытые, привычные к большим дозам спиртного, офицеры могли еще долго держаться на ногах. Но Александр Иванович быстро пьянел. Он чувствовал, как все непослушнее становились ноги, тяжелели, словно наливались свинцом, веки, туманились глаза. Граненый стакан сделал свое дело. Над столом опять забулькало, перед самым лицом замельтешили чьи-то руки… Потом решительно все в комнате заслонил уже знакомый ему стакан, обхваченный расплывшимися пальцами с крупными розовыми ногтями. Стакан этот неумолимо, надвигался на него, и Козлов инстинктивно отшатнулся, как отшатываются от ударившего в лицо пламени.
- Это же ваша, русская, господин Козлов,- медленно, выталкивая из себя .по одному слогу, проговорил Бауэр.- Неужели вы откажетесь? От своей, «московской»…
Почти на ощупь, не поднимая отяжелевших век, Козлов поймал в воздухе стакан, дрожащей рукой, боясь расплескать водку, с трудом донес его до губ. Он не знал, что будет с ним дальше, но он верил, что, если даже и выпьет, немцы все равно не вытянут из него ни одного лишнего слова…
Очнулся Александр Иванович утром. Он лежал на своей койке во всем том, в чем был вчера на приеме у Бауэра. В голове гудело, словно по ней непрерывно колотили чем-то тяжелым. К пересохшему горлу подступала тошнота. Такого с ним еще никогда не случалось. И еще ни разу в жизни таким пьяным он не был. И впервые - тоже впервые - в нем вспыхнуло незнакомое до сих пор чувство отвращения к самому себе. Хорош, ничего не скажешь. Нализался, как свинья. Экзамен держал. Увидела бы Галя! Вряд ли стала бы она дознаваться, ради чего пил. Навсегда отвернулась бы, это точно. А может, и отвернется? Ведь он так и не объяснил ей, зачем поехал с немцами. В машине нельзя было, а когда вышли, обер-лейтенант тут же отослал Галю на квартиру. Как долго оглядывалась она, ничего не соображая, и в глазах ее, полных слез, был такой упрек, что даже на расстоянии он жег душу.