— Меня напрягает, что детали плана знаешь только ты. Прошло много времени, а у нас ноль успехов, и я без понятия, что ты готовишь. Все мои действия летят в пустоту, — Гарри процедил каждое слово сквозь зубы.
— Это не так, потом я докажу тебе.
Разговор должен быть прерван – оба чувствовали это и молча уставились друг на друга. А потом зрительный контакт стал невыносим, и они отвернулись.
— Мне надо собрать чемодан, — вспомнил Гарри, обрадованный предлогом уйти.
Седрик пожал плечами и начал выписывать строчки на пергаменте. Его глаза смотрели внимательно, но беспокойно, поглядывая то в книгу, то в окно, то на окружающих, которые его нервировали своим присутствием. Гарри хотел было спросить: почему он тогда не занялся выпиской в менее людном месте, если его все так раздражают, а потом до него снизошло — Седрик наблюдает.
Он действительно следил: отмечал жесты и интонации – и, кажется, делал это ненамеренно, движимый инстинктами самосохранения.
Гарри вдруг стало некомфортно, когда он подумал, что наблюдательность Седрика наверняка коснулась и его; и он сгорал от любопытства: что же он заметил.
— Зачем ты носишь платок на руке?
Гарри натянул рукав кофты пониже.
— Так, — отмахнулся он и быстрыми шагами вышел в коридор.
Ему правда было пора собирать чемодан: до отъезда дни по пальцам сосчитать, а он даже сумку с учебниками не разобрал, после того как швырнул её под кровать после экзамена.
Вещей было немного, так что Гарри без усилий смог запихать в пухлый чемодан футболки, носки и вообще всё содержимое шкафов и тумбочек, боясь оставлять их без надзора (пусть и в пустом замке). Мало ли. Чемодан Рона лежал посередине спальни уже сложенный, что немало удивляло Гарри: и когда тот успел в перерывах между вечеринками?
А дальше… скука. Гарри не знал куда себя деть и передвигался как неприкаянная душа призрака. Он обошёл гостиную, проводя рукой по стенам, и увидел лежащую на столике газету со следами чая на полях. По абсурдному заголовку он распознал Придиру и взял её в руки, поднося близко к глазам.
— Что там? — неожиданно рядом появился Рон.
— Аноним не намерен сдаваться, — с довольством в голосе произнес Гарри, — он утверждает, что Теодор Нотт и Блейз Забини хранят запрещенные артефакты.
— Так вот почему Нотт сегодня в бешенстве.
— Да?
Гарри вернул газету на место и отвернулся к окну.
— Он пихнул Падму, когда она спросила, что у него за кольцо, — рассказывал Рон, — и накричал на Ханну за то, что она читала газету в Большом зале. Якобы это читают недоумки, и его оскорбляет, что он вынужден находиться рядом с ними. Кретин.
— Похоже, его сильно беспокоят сплетни.
— Это разве странно?
— Если человеку нечего скрывать – то слухи его не волнуют, — ответил Гарри, присев на подоконник, — неприятно, конечно, но не до такой степени, чтобы психовать.
Рон задумчиво покрутил карманный снитч, раздумывая над сказанным.
— Развелось слишком много секретов, — сказал он, — и у тебя тоже. Ты какой-то не такой.
— Неужели? — Гарри демонстративно развел руками, не понимая, что имеется в виду под столь туманной формулировкой, — я посмотрел бы на тебя в такой ситуации.
— Гарри, — Рон закатил глаза, — просто… давай условимся, что между нами не возникнет тайны, которая сведёт на нет нашу дружбу?
Рон о чем-то догадывался или будто бы пророчествовал, и судя по волне напряжения, отразившейся на нём, – будущее не сулило ему ничего хорошего.
— Конечно, — Гарри успокаивающе похлопал его по плечу, — кстати, теперь мы знаем, что Аноним имеет доступ в спальни Слизерина, это уже сужает круг подозреваемых.
— Представляю какая у них суматоха сейчас, — протянул Рон, потирая щеку.
Предчувствия Рона не напугали Гарри. Что по-настоящему его пугало, так это абсолютное неведение: чем занимается министерство, на что повлияла Амбридж за короткий срок и почему Дамблдор упорно проходит мимо него. Неизвестность изматывала его. И Седрик подливал масло в огонь. Гарри намеревался исправить это обстоятельство, и начал он прямо сейчас.
Оставив поникшего Рона одного, подавляя совесть, Гарри направился в кабинет директора, твердо решив, что не выйдет оттуда без сведений. Это уже походило на безответственность. Не может же директор школы никак не реагировать на случившееся? Первое время Гарри мог оправдать растерянностью, но прошел месяц — довольно большой срок для того, чтобы начать шевелиться.
В кабинете его решительность разбилась вдребезги об умение Дамблдора много разговаривать и при этом ничего не сообщать.
— Гарри, пообещай мне, что летом будешь вести себя осмотрительно, — мягко просил Дамблдор, перебирая корреспонденцию, — миссис Уизли пообещала приглядеть за тобой, но я-то знаю, что подростки бывают очень изобретательны и легко ускользают от надзора.
Гарри назвал этот день «днём обещаний». Он кивнул.
— Сэр, я пришёл к вам за тем, чтобы узнать, в министерстве всё по-прежнему?
— Они хорошо имитируют занятость. Жаль, что я не успел отговорить тебя от заявлений, подсунутых Долорес, теперь они официально имеют право прикрываться ими, что якобы работают.
Феникс, сидящий на жердочке клетки, постучал клювом по прутьям, требуя к себе внимание. Дамблдор подошёл к птице, поглаживая ее пальцем, а Гарри с ужасом вспомнил о Букле, которая не видела его с самого турнира и, наверное, очень тосковала.
— Я не подумал об этом, сэр, извините. Я пойду? — Гарри неуверенно привстал с кресла.
— Я надеюсь, что отдых пойдет тебе на пользу и за это время ты не упустишь шанс восполнить пробелы в знаниях, — Дамблдор повернулся к нему, оглядывая настороженно, боясь что-то задеть, — профессор Макгонагалл была недовольна твоими баллами, а профессор Снейп собирает причины, позволяющие ему отказаться от преподавания для Гриффиндора.
Гарри не нашёл, чем ответить и молча покинул кабинет, опротивевший ему всего за десять минут. Он пожалел о потраченном времени и заклялся ходить сюда как можно реже в следующем году. Первая половина дня едва закончилась, а настроение уже было прескверное, а ведь впереди был еще немалый список дел, и Гарри молился, чтобы удача наконец-то проявила себя хоть где-нибудь.
Стены замка начали давить. Они нагрелись от солнца и испускали легкий пар, разносящий зной. Раньше на пролетающих привидений жаловались, но в жару их неотъемлемый холод, вызывающий мурашки, спасал, и их никто не прогонял. Когда сквозь Гарри пролетел сэр Николас, он не запротестовал.
Коридоры были полупусты: студенты изредка проходили, обычно между факультетскими гостиными, чтобы вернуть одолженную другу вещь или обменяться адресами для переписки. Гарри увидел Ханну, нагруженную свертками и идущую на шатающихся, от тяжести, ногах. За ней появилась Гермиона (явно недовольная чем-то). Она не заметила его – как и все вокруг – и дёргала кончики волос.
Гермиона вызывала в Гарри тревогу, он был уверен, что у неё что-то случилось, и не мог угадать какое именно переживание она не хочет ни с кем разделить. Насколько оно должно быть личным, чтобы так тщательно его скрывать?
Подойти и спросить он и не думал, зная наперед, что Гермиона расценит это как оскорбление и обидится.
Он дошел до больничного крыла и робко приоткрыл скрипучую дверь. Длинная светлая комната была погружена в мирную тишину. Ряды кроватей были свободны, что означало, что у мадам Помфри нет забот, и скорее всего, – как Гарри и надеялся – она пользуется моментом и не сидит у себя в спальне.
Гарри оглянулся и тихой поступью прошел до кладовой, и заглянул в щёлочку двери. Свет был выключен, и он обрадовался этому, проходя внутрь. На широких деревянных полках ровным рядом стояли бутыльки с рукописными этикетками. Приятный запах трав ударил в нос. Он встал на лежащий на полу ящик и вытянулся на цыпочках, придерживаясь руками за полочки.