Ты следил за каждым движением мальчика. Какие же муки дано вынести человеку и как велики должны быть его силы, раз он способен их преодолевать! Вправе ли он, Ты, жаловаться на свою жизнь, если этот вот малыш со дня рождения терпит такое!
Ты подошел к мольберту и взялся за кисть. Он старался подобрать наиболее верные краски для гор. Внезапно со стороны Ханоя донесся тревожный вой сирены, однако, занятый работой, Ты не обратил на него внимания. Звук то ослабевал, приглушенный ветром, то вновь нарастал. Ты посмотрел на город, видневшийся на горизонте, и прислушался. Голоса нескольких сирен слились в один тоскливый звук. Что же там могло случиться, недоумевал Ты и вдруг догадался — воздушная тревога!
Перестали бомбить японцы, так теперь навязались американцы! Черт бы их всех побрал! Ему нужно закончить картину! Он хотел заставить себя сосредоточиться на работе, однако это ему не удалось. Глаза и руки были прикованы к полотну, а мысли заняты другим. Жизнь стала трудной, скоро не на что будет жить. Последнее время картины удавалось сбывать только благодаря Тоану, который подыскивал ему покупателей. То хозяин кафетерия купит, то какой-нибудь брадобрей для витрины, то врач, то чиновник, решивший обставить свой дом во французском стиле. Но теперь, если бомбы снова посыплются на головы, как это было перед вторжением японцев, то и этот скудный источник наверняка исчезнет. Чем жить тогда? Может быть, взяться за портреты стариков, которые внуки и правнуки ставят на семейные алтари? Если повезет, за каждый такой портрет можно выручить донг, а то и два. Так или иначе, а зарабатывать на жизнь он будет живописью, и только живописью! В конце концов, все, что ему нужно, — это есть раза два в день и изредка писать для души… Ирония судьбы заключается в том, что Ты любит писать бедняков, ему они больше по душе, но им его картины не нужны. Ни глухая старуха, которая умерла сегодня ночью, ни калека-мальчик никогда не смогут наслаждаться его живописью. В конечном итоге картины, где выражены самые сокровенные его мысли, самые мучительные поиски и душевные терзания, станут никчемными безделушками в какой-нибудь лавке или гостиной чванливого чиновника! Ведь, кроме Ву и Тоана, пожалуй, только Бить видела его полотна. Вспомнив о Бить и об их ночной трапезе, Ты рассмеялся и снова, как и в ту ночь, почувствовал какое-то смущение. Бить давно уже не заходила к нему. Летом, когда умер ее отец, Ты дал ей несколько донгов, а потом все никак не мог выбрать время заглянуть к ним, узнать, как они живут. Иногда он встречал Бить на улице и замечал, что девушка держится развязно, а его как будто бы старается избегать. Он, конечно, понимал, что нужда заставила Бить заниматься позорным ремеслом, ведь ей надо прокормить двух малышей и дать возможность младшей сестре закончить обучение в обувной мастерской.
Картина была почти готова, оставалось только дописать кусочек песчаной отмели. Ты вздохнул и отложил кисть. Ладно, придется завтра приехать еще раз. Теперь, когда работа над картиной подходила к концу, ему не хотелось спешить, он нарочно растягивал удовольствие, словно со стороны наблюдая, как с последними мазками рождается еще одно творение рук человеческих. Внезапно Ты вспомнил о записке Фыонг, и его пронзила щемящая тоска. Он вынул записку из нагрудного кармана и перечитал ее. Нет, Фыонг уже никогда больше не придет к нему! Ты знал, что она его любит, но что это за счастье, если оно вымолено, украдено у судьбы! Разве можно вернуть прошлое? Нет, прошлого не вернуть, но как жаль того, что навсегда исчезло!
Сгустились сумерки. Ты, голодный и усталый, поднимался к себе по крутой лестнице. В комнате он заметил свет. Уж не Тоан ли пришел? А может быть, это Фыонг? Или… Ты снова охватило странное волнение, и он невольно улыбнулся, когда, ступив на площадку лестницы, увидел в открытую дверь склонившуюся над таганком Бить. На душе сразу стало спокойно и радостно.
Сегодня Бить была одета в черные шаровары и байковую кофту, как и все девушки в округе. Заслышав его шаги, она подняла голову, взглянула на него и, ничего не сказав, снова стала смотреть на таганок. Ты поставил мольберт в угол и улыбнулся, заметив на столе заботливо расставленные пиалу, палочки, тарелку с овощами, два вареных яйца и чашечку с рыбным соусом. Он молча вышел на террасу, умылся и, уже вытираясь, спросил: