— Я смотрю, ты уже накрыла. А почему только на одного?
— Я поела с ребятами.
Как только Ты сел, Бить сняла с таганка котелок и поставила на угол стола. Ты протянул ей пиалу.
— Ты меня не прогонишь? — спросила она нерешительно, подсаживаясь к столу.
— С чего ты взяла?
Ты улыбнулся. Странное волнение, овладевшее им, не отпускало, и, чтобы скрыть его, он как можно непринужденней спросил:
— Тревоги не испугалась? Нет? Да ты, оказывается, смелая! Слышала, Глухая умерла?
В ответ Бить не произнесла ни звука, только кивала или молча качала головой. А Ты с аппетитом уплетая ужин. Оглядевшись, он заметил, что комната тщательно прибрана. Бить, освещенная ярким светом лампы, сидела очень близко… Ты рассмотрел и волнистую прядку у виска, и маленькое ухо, и шею, высокую, стройную. Синяк на щеке был уже не так заметен, а сама Бить казалась сегодня проще, естественнее. Прямой нос, как черенок пальмового листа, умные глаза, а чуть заметные складочки у рта придают лицу смелое и озорное и в то же время милое выражение. Бить смущенно улыбнулась, чувствуя на себе его пристальный взгляд. «Я нравлюсь тебе? Это для тебя я стала такой!»
Покончив с ужином, Ты поставил на мольберт, поближе к свету, свою новую картину и подозвал Бить:
— Ну как? Нравится тебе этот пейзаж? Только говори честно, нравится или нет.
— Мне нравится мальчик с буйволом. И лодка.
— А облака, а горы?
— Тоже. Мне вообще такие картины нравятся. А вот на тех женщин посмотришь — страх берет! — Бить кивнула на картины, стоявшие в углу комнаты.
— Так ты уже успела их пересмотреть?
— Да.
— Ну, расскажи, что ты думаешь об этой картине?
Бить смущенно улыбнулась:
— Река красивая, просторная, здесь будто ждешь паром на берегу. В нашем уезде, на переправе Миа, есть очень похожее место. И такой же большой капок растет.
— Пожалуй, ты понимаешь пейзаж куда вернее, чем вся свора критиков, что пишут в газетах.
— Скажешь тоже!
— Я правду говорю! Они видят картины не столько глазами, сколько языком. Языком, привыкшим к вкусу подачек и к лести.
Бить ничего не поняла, но слова Ты показались ей такими забавными, что она рассмеялась. Он улыбнулся: «Нет, я на верном пути!»
— Ладно. Надо завесить лампочку, а то оштрафуют. На улице уже везде синие фонари повесили.
Он взобрался на стол, свернул из газеты колпак, прикрыл им лампу. Бить убрала посуду, поставила на таганок чайник и, присев у очага, стала разжигать огонь.
В полумраке комнаты светилось лишь небольшое желтое пятно — свет лампы, падавший на стол. Ты присел рядом с Бить у очага. Оба молчали, наблюдая, как с треском разгораются дрова. Бить сидела, опустив голову. Отблески пламени падали на гладкие волосы, на стройную шею девушки, Бить словно замерла в тревожном ожидании. Ты взял ее за руку. Воспоминание о Фыонг внезапно тупой болью отозвалось в нем. Не отнимая руки, Бить повернулась к Ты. Уголки ее губ дрожали.
— Все будет, как ты захочешь. Если не прогонишь, я останусь с тобой. Надоем — скажи только слово, и я уйду. Но прошу тебя, не презирай, не мучай, не бей меня…
По щеке девушки скатилась слеза. Ты отвернулся, не зная, что сказать ей, и стал смотреть на пляшущие языки пламени. В его груди поднялась, разрастаясь, теплая волна. Она смыла все его давние обиды и сомнения, растопила леденящее чувство унижения, одиночества и бессилия. Как все странно! Вот рядом с ним сидит человек, который добровольно отдает ему всего себя, и две жизни, не имевшие до сих пор ничего общего, сольются в одну. Нет, Бить, это не я, а ты пожалела меня, это я должен благодарить! Он прижал ладонь девушки к своему лицу…
Так они сидели у огня, пока надсадный вой сирены не разорвал тишину. Опять тревога! Вой сирены то усиливался, то ослабевал, казалось, ему не будет конца. Когда он стих, с улицы донесся шум и тревожные голоса. Бить заварила чай и на всякий случай притушила головешки. Ты выключил свет, и теперь только угли тускло мерцали в темноте, быстро покрываясь пеплом. Наконец и они погасли. Шум на улице постепенно стих, один лишь ветер свистел за стеной и хлопал створками дверей. Ты вдруг почувствовал на лице легкое прикосновение волос. Теплые руки обняли его за шею, и нежные, солоноватые от слез губы приникли к его губам…
19
Наступили холода. Кам медленно катит свои мутно-желтые воды. По реке идет катер, оглашая воздух прерывистыми гудками. За ним, покачиваясь и оставляя позади радужные пятна, тащатся баржи с углем. Вечереет. Порт безлюден, давно забыты кипучие будни довоенного времени. Лишь какие-то покрытые грязью и мазутом изможденные люди бродят по колено в зловонной воде, вытекающей из разверстых пастей канализационных труб, в надежде выловить там что-нибудь съедобное. Под терминалами, обхватив руками колени, сидят мальчишки и тусклыми от голода глазами смотрят на японского солдата, который маячит за колючей проволокой у сторожевой вышки, охраняя дорогу, ведущую в порт. Вдали, над цементным заводом, плывут клубы дыма.