— Я в этом не сомневался, — откровенно признался Гёргей, — поэтому и ускорил казнь.
Дерзкий ответ майора, вероятно, послужил бы поводом к дальнейшим пререканиям между генералом и его подчинённым, но их разговор был неожиданно прерван прибытием курьера от главнокомандующего Мога. Он извещал о победе над Елашичем у Веленце и о бегстве бана к австрийской границе.
Эти новости обрадовали Перцеля, и он дружески протянул руку Гёргею со словами:
— Вот как завершился поход спесивого бана! Ну что ж! Пусть и в будущем возникают недоразумения и конфликты, лишь бы все они увенчивались таким торжеством нашей армии, как то было у Веленце!
Отвечая на рукопожатие, Гёргей ничем не выразил своих чувств и холодно спросил:
— Как прикажете поступить с пленными?
Взглянув на майора, Перцель не мог удержаться от восклицания:
— Да есть ли у вас сердце, майор? Даже такое ошеломляющее известие вы принимаете без малейшего волнения!
— Я всю жизнь тренировал свой мозг и сердце, приучая мозг критически относиться ко всем явлениям и не давая сердцу биться слишком усиленно, — ответил, улыбаясь, Гёргей.
Перцель только развёл руками. Он приказал отправить всех пленных в Пешт.
Казнь графа, первый бой, победа над неприятелем — все эти события следовали одно за другим. Теперь, когда наступила передышка, утомлённые солдаты охотно делились друг с другом впечатлениями. Майор Гёргей бесстрашно появлялся в самых опасных местах… Какой он решительный! За ним любой солдат в огонь и в воду пойдёт! И Янош вновь и вновь переживал подробности недавнего боя. У него ещё не улеглось возбуждение, и он горевал теперь, что не отличился в бою. Стрелял, колол, в воздухе мелькали обнажённые сабли, пули свистели над головой, но ничего героического он не совершил, а ему так хотелось доказать и Гёргею и Ханкишу, на что он способен! Да вот не пришлось, «уж очень недолго длился бой», — утешал он себя. И всё же руки у него так и чесались опять схватить саблю!
— А ведь уланы, которые сбежали, должно быть, недалеко ушли. Отсиживаются здесь в лесу. Я давеча заприметил, как там мелькнул один из них. А где один, там и остальные, — сказал пожилой гусар, чистивший неподалёку от Яноша сбрую своего коня.
— Вот бы их накрыть! — воскликнул Янош.
Предложение Яноша пришлось по душе гусарам. Капитан Ханкиш, понимая состояние своих гусар, разрешил им эту вылазку.
Спасаясь бегством, четверо улан помчались к лесному ущелью, где надеялись укрыться. Но не тут-то было! Здесь их встретили пули, выпущенные из охотничьих ружей. В воздухе замелькали вилы и мотыги. Посыпались удары дубинок. Хорваты натолкнулись в ущелье на «диких» партизан, бродивших кучками по дорогам боёв.
Трое хорват свалились, тяжело раненные. Четвёртый увернулся от увесистого удара дубиной и с занесённой саблей бросился на угрожавшего ему человека. Стремясь подмять его под себя, он поднял коня на дыбы. Но пущенная сильной рукой дубина переломила на две части саблю улана, а его самого повалила на круп коня, который шарахнулся в сторону и в бешеном галопе вынес седока из ущелья.
Схватка кончилась. Степенный крестьянин-партизан поднял свою дубину и под ней заметил обломки вражеской сабли.
,
Он глядел на этот трофей без гордости. «Эх, Иштван Мартош, вот как обернулась судьба твоя на старости лет… Была добрая семья — распалась… Был ты исправным земледельцем — стал убийцей… Выживет ли тот хорват, чья сабля не выдержала? Небось такой же бедняк, как и я… Чего нам с ним делить?»
Ветер донёс смутный шорох. Иштван насторожился. Слышен топот коней. Иштван укрылся в кустах. Всадники медленно приближались в темноте. Вот уже голова передней лошади поравнялась с кустом.
— Остановись! Кто такие?! — Голос Иштвана прозвучал резко.
Услыхав мадьярскую речь, всадник смело направил коня к кусту, откуда донёсся голос, но в ту же минуту увесистая дубина угрожающе разрезала воздух. Конь всадника шарахнулся в сторону.
— Погоди лаптой[54] баловаться. Может, игра повеселей найдётся.
В шутке всадника скрывалось суровое предупреждение.
Иштван опустил дубину:
— Нам нонче, парень, не до игры…
Теперь голос, прозвучавший совсем рядом, заставил молодого гусара вздрогнуть. Знакомой, близкой была размеренная речь человека, скрытого кустом. Всадник чуть тронул лошадь, и перед ним выросла широкоплечая фигура Иштвана Мартоша.
— Отец! — Ноги сами освободились из стремян, и, соскочив с лошади, Янош оказался в могучих объятиях отца.
— Помилуй господи, неужто Янош? Сынок родной! Вот не чаял с тобой встретиться! — И отец растроганно взглянул на сына. — Эй, ребята, — обратился он к партизанам, — выходи сюда скорее!
Янош с радостью увидел двух земляков, которые вместе с несколькими незнакомыми крестьянами вылезли из своих засад.
— Лу́кача и Та́маша ты знаешь, а это бетьяры, которые вместе с нами пошли мстить за Игнаца и Мирци… Только что трое лихих улан уснули здесь навек…
— Да и четвёртый еле ноги унёс, отведав твоей дубинки, — подхватил один из бетьяр. — Как грохнул ты ею, разлетелась у него уланская сабля… Эх, молодцы, — он поднял с земли обломки сабли и протянул их гонведам, — кабы сварить оба конца, славный подарок сделали бы вы старому бетьяру. А я в долгу не остался бы: самого бана живьём бы захватил!
Янош взял в руки эфес и вскрикнул:
— Отец, это сабля Миклоша!
— Что ты городишь? — Иштван испуганно поглядел на сына.
— Да ведь тут его имя! — И Янош показал выгравированное на эфесе, разукрашенное затейливой резьбой имя своего друга.
— Миклошей у хорват видимо-невидимо. Нашему-то зачем быть среди врагов?
— Да тут всё — и имя и фамилия написаны. Смотри, Миклош Дунаевич!
— Господи помилуй, сгоряча-то я не разобрал, кого ударил! — горестно всплеснул руками Иштван. — Да как же Миклош-то очутился с ними?..
— Обманом его запутали!
— Может, бог даст, выживет он! Одним грехом на совести будет меньше… Но ты, сынок, о себе расскажи. Вишь, какой ты важный стал! Гусар!
— Отец, я в войске самого майора Гёргея! — сказал Янош, невольно выпрямляясь при этих словах. — Слыхал про такого? Ведь это он велел повесить нашего графа.
— Что ты, что ты, сынок? Какого графа? Когда?
— Да нашего графа Фению. Его самого. — И в двух словах Янош рассказал отцу о преступлениях графа и его казни. — Это ещё не всё, — добавил он. — В тот же день, когда Фению вздёрнули, майор Гёргей целую хорватскую армию в плен взял!
Иштван заставил Яноша ещё и ещё раз повторить свой рассказ и, слушая его, испытывал новое для него чувство уважения к сыну.
— Что ты, сынок, скажешь, как мне теперь быть? Куда путь держать? Мы вот, — и Иштван показал на своих товарищей, — нападаем на хорватские части где только можно… И живём меж собой дружно. А всё у меня душа неспокойна. Стосковался я по земле. Домой, на землю меня тянет… Да, видно, время ещё не пришло…
— Отец! — перебил его Янош. — На озере Балатон собралось много партизан. Они не так, как вы, не вразброд действуют, а подсобляют армии по-настоящему. С ними человек, которому давно про тебя известно. Ступай к нему и веди своих товарищей. Аронфи зовут того человека.
— Аронфи? Знакомый он мне. И впрямь мужик толковый… А ты, сынок, куда ты теперь?
— У меня теперь своя дорога, — сказал с важным видом Янош. — Конь, сабля, добрый начальник — что ещё нужно гусару? Однако нам пора! Будь здоров, отец!
Янош произнёс эти слова с удалью заправского рубаки и первый вскочил на коня.
Вот и привелось встретиться с отцом! Недолгая это была встреча. И свидятся ли они ещё?.. И вдруг что-то кольнуло в сердце Яноша. Жалко отца! Яношу-то хорошо, ему по душе гусарская жизнь, он знает, что делает, а отец? В одиночку пошёл он против своего барина, сам отомстил ему как умел. И теперь тоже, вместе с другими такими же горемыками, как он, бродит по лесу, и никто ему не растолкует, как быть дальше. И домой ему нет пути. А там мать… И тоже одна…