Услыхав о позорном разгроме, генерал обнажил саблю и замахнулся на рапортовавшего ему майора:
— Собаки! Все вы собаки! Этот перевал я удержал бы с тысячью солдат против ста тысяч!
Глава седьмая
Вот они, мадьяры!
Пришёл конец трудной зимней поре. Армия, собранная на Тиссе, готовится к началу весеннего контрнаступления. Между президентом и командующими отдельными армиями полное согласие.
Янош получил отпуск на три дня, чтобы съездить в Дебрецен и повидаться с Каталиной.
Молодой гусар торопил коня. В Дебрецене он может пробыть всего несколько часов… Как-то встретит его Каталина? С тех пор как они виделись в госпитале, прошло целых пять месяцев. Вести доходили скудные. И только теперь, когда кавалерия Верхнедунайской армии была сосредоточена между Дебреценом и Ка́полной, Янош узнал, что Каталина покинула «Журавлиные поля» и работает на фабрике военного обмундирования в Дебрецене. Рассказ о том, как она сожгла фабрику Гуваша, не удивил Яноша: то ли дело, когда в костюме гусара, под именем Игнаца, она отважно пробиралась от Кошута к Бему сквозь вражеские заслоны!
У заставы Яноша поразило небо, залитое багрянцем, и воображение тотчас подсказало ему, что это отсвет какого-то огромного пожара. А тяжёлый заунывный звон колокола показался ему набатом. Впрочем, может быть, колокол звонит по случаю похорон? Но, с тех пор как смерть стала частой гостьей на земле Венгрии, при похоронном обряде перестали звонить в колокола.
Военный патруль остановил Яноша.
— Где и что горит? — спросил он патрульного, принимая обратно воинский увольнительный билет.
— Да это не пожар, а закат, — улыбнулся патрульный, — и колокол не набатный. Это звонарь Дьюла Пу́шас прощается с главным колоколом, который, по решению прихожан, передают в литейную.
— А этот ваш Дьюла, видно, не хочет, чтобы его колокол послужил отечеству в грозный час?
— О нет! Старик полон готовности. Он служил звонарём здесь, в Дебрецене, свыше тридцати лет. Трудно ему расстаться с колоколом, вот он и записался в ополчение. «Если, говорит, старый наш колокол, отслуживший столько заутрень, обеден и вечерен, подававший свой голос на крестинах, свадьбах и похоронах, — если он в час опасности может превратиться в пушку, неужто я, старый звонарь Дьюла Пушас, не пригожусь на то, чтобы из неё палить?»
— Вот они, мадьяры! — воскликнул Янош.
С чувством гордости за свой народ Янош въехал в новую столицу.
Дебрецен! Для Яноша этот город, где жизнь бьёт ключом, — не просто новая столица, центр, откуда Кошут управляет всеми нервами страны. Здесь живёт и Каталина! И оттого, что она здесь, что он её увидит, февральский пасмурный день кажется тёплым и суровые лица караульных — улыбающимися.
Уже начала работу вторая смена, когда Янош, подъезжая к ткацкой фабрике, заметил у ворот среди выходящих ткачих Каталину Нереи. Радостный, он остановил коня.
Такой не видел он её ещё никогда. Каталина была в городской одежде. Синяя юбка, красный корсаж, обтягивающий стройный стан, сапожки на каблучках. На плечи наброшена короткая синяя накидка. Разделённые прямым пробором иссиня-чёрные волосы затейливо уложены вокруг головы. Они так тяжелы, что чуть оттягивают голову назад. От этого у девушки немного надменный вид, но улыбка, не сходившая с её губ с той минуты, как она увидела Яноша, светится нежной лаской.
— Это мой земляк! — бросила Каталина своему спутнику, вместе с которым появилась в воротах. — Земляк! — и побежала к взволнованному Яношу.
Он соскочил с коня, стоял не двигаясь и не отводя взгляда от подбегавшей к нему девушки. На лице его было неподдельное восхищение.
Он выпустил из рук поводья и раскрыл объятья.
Каталина уткнулась лицом в его грудь, и оба на миг замерли.
Потом так же молча отстранились друг от друга, не опуская глаз.
— Ты что ж это, ненароком или так задумал: подоспел прямо ко дню моего рождения! — Каталина повернулась к подходившему мужчине, которого только что покинула: — Это сын Мартоша из «Журавлиных полей».
— Давайте знакомиться, капрал: Риварди.
— Янош Мартош, — назвал себя гусар, почтительно наклонив голову.
— Капрал?! С каких пор? За что? — Каталина ласково дотронулась до нашивок на гусарском мундире.
Янош охотно рассказал о «деле под Браниско», как армия была заперта в ущелье, а затем нанесла поражение неприятелю. За храбрость и находчивость генерал Гёргей наградил нескольких солдат, в том числе и Яноша, чином старшего рядового солдата.
— Прощайте! Не стану вам мешать. — Риварди кивнул головой.
Молодые люди ласково с ним простились.
— Хороший он человек, — сказала Каталина, когда Риварди удалился. — Это управляющий нашей фабрикой. До этого он заменял Калиша в «Журавлиных полях». Его сам Кошут знает… Да что ж мы стоим посреди улицы! Идём ко мне!
Каталина показала, где можно поставить лошадь, фабричные возчики с радостью засыпали овса гусарскому коню, стали его мыть, чистить, наводить лоск «по всем правилам». Капральские нашивки Яноша ещё ни разу не доставляли ему столько удовольствия!
Каталина ничего не могла сообщить Яношу о его родителях. Она знала только, что Марика осталась в деревне, Иштван снова ушёл к партизанам, когда вблизи «Журавлиных полей» стали появляться неприятельские разъезды.
В распоряжении Яноша было всего три часа, и Каталина очень этим огорчилась.
— Мне пришлось останавливаться в дороге почти в каждой чарде, — объяснил Янош. — Надо было кормить коня и давать ему отдых. Мне дали его на этом условии. По возвращении конь должен быть готов к походу. Я выеду не позднее одиннадцати.
— Что поделаешь, Яношек! Нам ведь не впервой: встретиться лишь для того, чтобы снова разойтись в разные стороны.
Каталина жила не одна. Вместе с подругой она занимала небольшую комнату. Обе работали на ткацкой фабрике, но в разные смены, и теперь никто не мешал Каталине и Яношу болтать вволю.
В комнате было прохладно, но, разогревшись воспоминаниями, Каталина сбросила шерстяной платок, которым были стянуты её плечи, и Яношу бросилась в глаза знакомая, резная бусинка, одиноко висевшая на шнурке на её шее.
— От моего ожерелья? — спросил он обрадованно.
Весёлое настроение Каталины тотчас омрачилось.
— Знаешь, Янош, бусинку эту я нашла после смерти Франца Калиша в кармане его мундира…
Скользнув взглядом по пистолету Франца, висевшему на боку у Яноша, Каталина рассказала, как Франц всегда о ней заботился, явно выказывал ей свою любовь, хоть и не говорил о ней словами. Теперь Каталина свободно произносила имя Франца, а ещё недавно при его имена словно комок подступал к её горлу.
— Так-то, Янош! Было у меня два друга, ты да он. Кто знает, если бы он ещё пожил и продолжали бы мы с ним встречаться каждый день, кто знает, может, и полюбила бы я его одного на всю жизнь… Но ты всегда оставался мне близким, словно брат. С тобой-то проще! Мы ведь свои люди… И как подумаю, никого у меня нет ближе тебя, хоть ты совсем другой стал. Да и я, наверно, не та… Может быть, такая Каталина тебе и не нужна? — добавила она шутливо.
— Като, скажу тебе прямо: ещё час назад я и не знал, как тебя люблю! А сейчас будто заворожил меня кто: глаз от тебя не могу отвести…
— Нет, вижу, что ты всё такой же! Помнишь, на сеновале…
— Всё помню, как будто вчера это было. Помню пряник, что ты мне подарила, и надпись на нём: «Сердце сердцу…»
— Ну вот, ещё чего вспомнил! И пряника давно нет, и от слов тех ни следа не осталось.
— Като, скажи только: «Буду тебя ждать», — и не страшна мне ни пуля вражеская, ни сабля… Ну, что опять насупилась!
— Не надо, Яношек, бахвалиться. Не пытай судьбу! Неприятельские солдаты крепко уцепились за нашу землю.