Прибыв на фронт, Кошут сразу окунулся в атмосферу раздоров между корпусными генералами.
Все признавали блестящие военные таланты Гёргея, но не все одинаково доверяли его руководству. Генералы Дамианич и Аулих слепо его любили, меж тем как не менее прославленные Мо́рис Перцель и Надь Шандор осуждали военную тактику Гёргея и подозревали, что она диктуется не только тщеславием, но еще какими-то сложными, тщательно им скрываемыми политическими целями.
До сих пор Кошут резко отвергал всякого рода подозрения, высказываемые по адресу Гёргея. Детально ознакомившись с обстоятельствами, сопровождавшими битву за Каполну — сражение, чуть не сорвавшее столь долгожданное наступление венгерской армии, — он должен был признать, что пассивность, проявленная здесь Гёргеем, стоила многих напрасных жертв.
Генерал Дембинский дал вполне правдоподобное объяснение поведению Гёргея:
— Когда я услышал его наглое признание: «На месте главнокомандующего я приказал бы расстрелять непослушного Гёргея», я понял его расчёты, — сказал Дембинский Кошуту. — Он хотел сразу, одним нечестным и рискованным ходом, устранить меня от командования. Он понимал, что я не решусь предать его военному суду… Гёргей — человек без сердца! Уверенный в своей популярности, он играет человеческими жизнями. Каполна была ставкой азартного игрока… Вы понимаете, что после всего происшедшего мне невозможно оставаться верховным командующим. Прошу предоставить мне один из корпусов. Я выполню свой долг даже в том случае, если верховным главнокомандующим вы назначите… Гёргея..
— Я этого не сделаю! — ответил Кошут.
Дембинский пристально посмотрел на президента: в тоне Кошута не слышалось решительности. Кошут и сам почувствовал, что не сумел скрыть свои колебания, и поспешил добавить:
— Я не могу забыть огромные заслуги Гёргея. Его военному гению и личному бесстрашию мы обязаны тем, что наша армия готова сейчас для великих дел. Но меня страшит его честолюбие… К тому же назначить его теперь главнокомандующим означало бы косвенно признать его правоту в столкновении с вами… Нет, я поставлю во главе всех войск Фе́ттера, а вы, генерал, прими́те мою благодарность. Вы исполнили свой долг. Продолжайте руководить тем корпусом, который сейчас находится в вашем непосредственном распоряжении.
Кошут и на этот раз не захотел обострять отношения с Гёргеем. Пусть неподчинение приказу Дембинского было умышленным, но, может быть, дело тут не только в строптивом и тщеславном характере Гёргея. Не допустил ли и президент тактической ошибки, назначив главнокомандующим венгерской армией не венгра?
Не зная ещё, на что решиться, Кошут уединился с Гёргеем, чтобы вызвать его на откровенность.
— Скажи мне прямо, чего ты хочешь, чего добиваешься? Мы оба стремимся спасти отечество, так посвяти же меня в свои замыслы, и я буду добиваться их осуществления вместе с тобой, — так говорил Кошут Гёргею, переходя на «ты», чтобы подчеркнуть дружеское доверие к собеседнику. В каждом его слове чувствовалось искреннее желание добиться мира и согласия с Гёргеем.
— Моё единственное желание — целостность Венгрии, моя единственная мольба к богу — благополучие страны, — ответил Гёргей. — Если у меня и возникали порой конфликты с людьми, которые навязывали мне свои военные планы, то лишь потому, что люди эти, как мне казалось, меньше меня горят желанием сделать всё для процветания Венгрии. Дембинский не тот человек, кому будут доверять все корпусные командиры.
— А генерал Феттер?
Внезапно повеселев, Гёргей уклонился от прямого ответа:
— Да освободит его небо от мелочных побуждений и наполнит его сердце истинной любовью к отечеству! Он несомненно преуспеет, если будет следовать советам корпусных генералов. Предостереги его: если он вздумает решать без нас, ему не избежать серьёзных ошибок, и австриец обведёт его вокруг пальца! Однако мне сдаётся, что Аулих, Клапка, Дамианич и я, мы так хорошо понимаем друг друга, что достигнем бо́льшего, если останемся без главнокомандующего…
За шутливым тоном скрывалось нечто весьма серьёзное, и Кошут не мог этого не почувствовать. Президенту было ясно, что назначение Феттера пришлось Гёргею не по душе и теперь он пытается найти компромисс. Одна Кошут не захотел вступать в споры с Гёргеем и, в свою очередь, ограничился шуткой, переведя разговор на другую тему:
— Феттеру будет очень лестно услышать такую высокую оценку его таланта — четыре блестящих генерала должны соединить свои усилия, чтобы его заменить… И кстати: среди названных тобой корпусных генералов отсутствует имя Гюйона.
— Гюйон? Он очень храбрый, сведущий генерал, но на него у меня другие виды. Хорошо бы ему дать поручение тайно пробраться в крепость Ко́мором, которую австрийцы осаждают уже четвёртый месяц. Крепость с её двадцатитысячным гарнизоном должна стать главным опорным пунктом решительных сражений с австрийскими войсками. Её комендант, как мне кажется, не очень-то надёжен. А Гюйон как раз тот человек, который должен стать во главе гарнизона.
Кошут знал, что Гёргей всегда старался держать подальше от себя неустрашимого Гюйона. Смелость ирландского генерала, умение выходить из затруднительных положений принесли ему большую известность и уважение офицерства и солдат. Человек дисциплинированный, он признавал в военном деле строгое подчинение начальству, но всегда при этом держался с достоинством и независимо. Гёргей видел в нём соперника. Но, как бы там ни было, предложение Гёргея следовало признать весьма удачным, и Кошут охотно с ним согласился.
В тревоге возвращался Кошут в Дебрецен. Гёргей находит, что можно обойтись без верховного командующего на таком протяжённом фронте… А Феттер?.. Феттеру понадобится много такта, чтобы ладить с командующим Верхнедунайской армией…
Глава девятая
Великое движение армий
В Дебрецене Кошута ожидала тяжкая весть: генерал Феттер опасно заболел, лежит в госпитале и надолго выбыл из строя.
Кошут опустился в кресло. Гёргей будто предусмотрел такую ситуацию: «Аулих, Клапка, Дамианич и я, мы так хорошо понимаем друг друга, что достигнем бо́льшего, если останемся без главнокомандующего». Слова! На деле это означает: «Я или никто!» Да! Сама судьба подсказывает решение.
Президент позвал секретаря:
— Пишите приказ о назначении Гёргея временным верховным командующим.
Наконец-то желание Гёргея исполнилось — он главнокомандующий. Теперь в его руках вся полнота власти.
Подписанное президентом и главнокомандующим обращение к гонведам было встречено всеми с воодушевлением.
«Солдаты! Близок решительный день. Тысячи наших братьев бродят под открытым небом, лишённые крова. Трупы убитых сыновей, отцов и родных вопиют о мести. Патриоты стонут в тюрьмах в ожидании мучительной смерти на виселице… Солдаты! Докажите, что в ваших жилах течёт мадьярская кровь! Помните, что на вас глядит весь мир. Мы боремся не только за своё дело, но и за дело всего человечества… Вперёд, солдаты! Смело вперёд, как вы шли в первые дни. Покройте имя мадьяр новой славой!»
Контрнаступление по всему огромному фронту от Токая до Сегедина началось при общем подъёме.
Верхнедунайская армия, стоявшая северо-восточнее Буды — Пешта, начав с победоносного боя у Ха́твана, безостановочно гнала вражеские войска с венгерской земли. Каждый день австрийцы теряли территории, которые перед тем были ими завоёваны ценой огромных жертв.
В полном согласии с Гёргеем корпусные генералы Клапка, Дамианич, Надь Шандор, Аулих одерживали блестящие победы.
Очищая укреплённые позиции врага в Ишасеге, Ге́делло, Ва́це, венгры нанесли наконец 19 апреля сокрушительный удар австрийцам под Надь Шарло.
Корпус Аулиха неудержимо продвигался к Пешту.
Враг покидал венгерскую столицу. Укрываясь за неприступными стенами Буды, австрийцы уничтожали за собой временные переправы.
Цепной мост, краса и гордость обеих столиц, был ещё цел, когда конница Аулиха ворвалась в город и помчалась к знаменитому сооружению. Генерал стремился нагнать австрийские колонны на мосту и, не дав им опомниться, сбросить в реку.