Звезда Гёргея сияла на мрачном небосклоне европейской реакции, и свободолюбивые народы взирали на него с надеждой.
Буда была обложена венграми на следующий же день после того, как они вошли в Пешт, и почти одновременно с освобождением Коморома.
Генерал Аулих навёл мосты, и его корпус быстро перебрался на правый берег Дуная. После недолгого отдыха, предоставленного войскам, генерал приказал артиллерии начать энергичный обстрел крепостных укреплений и улиц Буды.
Прошло несколько дней. Но вопреки уверенности Гёргея, что он быстро овладеет Будой, гарнизон крепости отчаянно защищался, и венгры на этом участке не продвинулись ни на шаг.
Император Франц-Иосиф[70] обратился к венграм с манифестом, в котором, уведомляя о согласии русского царя прийти на помощь Австрии, вновь предлагал немедленно сложить оружие.
Вместо ответа Гёргей двинул свои корпуса против позиций неприятеля, разбил бригаду Вельдена и продвинулся в венском направлении до Соммере́йна.
Уже розданы были корпусным генералам диспозиции, утверждённые главнокомандующим. На следующее утро каждый корпус должен был во взаимодействии с другими продвигаться к намеченному пункту и атаковать противника. Но внезапно Гёргей приостановил наступление и отбыл в лагерь Аулиха.
К коменданту Буды генералу Хенци Гёргей направил парламентёра. Главнокомандующий предлагал будайскому гарнизону почётную капитуляцию: Хенци и всем офицерам будет предоставлено право свободного выезда куда кто пожелает, с сохранением оружия, а солдатам — без оружия. Все, однако, должны дать клятву не принимать больше участия в войне против Венгрии.
Хенци надменно выслушал парламентёра. Его ответ был решительный и дерзкий:
— Передайте Гёргею, что ему не взять крепости. Звезда, которая над ним взошла, закатится у стен Буды!
Сохраняя внешнее спокойствие, Гёргей проговорил тихо, но решительно:
— Скоро Хенци убедится, что Гёргей умеет не только побеждать в открытом поле, но также и брать крепости.
Командующий приказал начальнику штаба перевезти из Коморома и установить против стен Буды полевые орудия, а также вернуть из Соммерейна стоявший там корпус и бросить его в помощь корпусу Аулиха.
Он знал, что при деморализованном состоянии австрийских войск и революционном настроении венцев можно скорей войти в Вену, чем в Буду. Но… наступление на Вену?.. «Что мне Вена с её революционерами! Вена далеко. А Буда — вот она! Буда — сердце Венгрии, весь венгерский народ ждёт её освобождения… Конечно, штурм крепости с такими отвесными стенами — это не только испытание мужества и отваги. Это тысячи и тысячи человеческих жертв… Но какой бы ценой ни досталась победа, она высоко вознесёт славу полководца. Нет, не закатится звезда Гёргея и перед Будой!..»
Тщетно пытались отдельные командиры убедить Гёргея в ошибочности принятого им решения.
— Перед армией лежат два пути, — с горечью сказал Надь Шандор. — Первый, прямой и ясный, — это решительный удар по столице Австрии. Второй — путаный лабиринт проволочек — осада Буды. От выбора пути зависит судьба нации. Вы, господин командующий, выбрали второй, и я боюсь, что этим положили начало падению Венгрии.
— Решение принято, генерал Надь Шандор! — Гёргей говорил резко. — В нашей революции переплелись многие пути. А в лабиринте прямая дорога, как правило, приводит к тупику… Я затрудняюсь объяснить вам, почему считаю самой важной и неотложной задачей очистить Буду от неприятеля, — это подсказывает мне интуиция главнокомандующего. Президент вправе отменить моё решение и отстранить меня от руководства армией. Но, может быть, вы, Надь Шандор, предпочитаете при таких условиях уйти в отставку?..
— В отставку? О нет! Я предпочитаю остаться и действовать в самых опасных местах.
Непосредственное руководство осадой Буды принял на себя Гёргей.
Глава тринадцатая
В освобождённом Пеште
Войти в доверие к Гёргею было не просто. Он приближал к себе людей только после того, как убеждался в их беспредельной преданности. Мартош открыто выражал своё преклонение перед генералом, и тот, присвоив Яношу чин лейтенанта, назначил его своим младшим адъютантом и постоянно давал ему срочные поручения. Часто Яношу приходилось ездить к коменданту Коморома генералу Гюйону за разного рода сведениями, касающимися вооружения крепости. Сведения эти нужны были командующему, чтобы убедиться, точно ли исполняются его приказы о передвижении полевых орудий из Коморома к стенам Буды.
В Пеште медленно налаживалась мирная жизнь: генерал Аулих распорядился вывезти оттуда все дальнобойные орудия, чтобы лишить коменданта Буды оснований бомбардировать город. Однако по приказанию коменданта Буды время от времени обстреливали улицы Пешта и производили там большие разрушения. Население столицы было постоянно настороже, госпитали открывались в местах, недоступных для неприятельских снарядов.
Но жизнь на улицах с каждым днём становилась всё оживлённей.
В тот вечер, когда Янош наконец выкроил свободный час, чтобы повидать свою мать, на плохо освещённых улицах Пешта слонялось много народа.
Он прошёл почти весь город из конца в конец, пока добрался до каменоломни.
В низком сводчатом полуподвале керосиновая лампа тускло освещала десятка два обитателей, занятых вечерней трапезой. Ели не спеша и мало разговаривали, как привыкли делать люди после трудного рабочего дня.
Офицерская форма Яноша сразу привлекла к нему внимание.
Он остановился на пороге, всматриваясь в женские лица.
— Здесь живёт Марика Мартош из «Журавлиных полей»?
— Сыночек!..
— Ты ли, Янош?
Янош не узнал широкой спины отца и за ней не заметил было Марики. Но вот отец поднялся со скамьи, и теперь Янош увидел их обоих.
Иштван неожиданно явился только этим утром к Марике. Он долго разыскивал жену. Когда из «Журавлиных полей» бежали неприятельские солдаты, Иштван поспешил домой. Но Марики он там не нашёл. Односельчане рассказали, что ей жилось голодно и она подалась в город. Никто не знал твёрдо, но, как слышно, служит она подметальщицей в пештских каменоломнях. Тут, добравшись до города, и нашёл её Иштван.
И вот к вечеру того же дня обитатели подвала стали свидетелями встречи трёх Мартошей.
В помещении стало тихо. Никто не касался пищи.
Марика улыбалась и гладила сына по голове.
Он рассказал, за что был дважды награждён: сперва — чином капрала, потом — лейтенанта. Рассказал и о том, как недавно был у Каталины в Дебрецене, какой красавицей она стала!
Иштван слушал сына молча. Но при имени Каталины он вдруг помрачнел:
— Эх, Игнац, Игнац!.. — прошептал он и смахнул слезу.
— Будет тебе, — стала утешать мужа Марика. — Сын пришёл, про радость свою рассказывает, а ты в слёзы!.. Наша с тобой жизнь почитай что прошла, а для молодых, она вся впереди. Видишь, как у сына глаза-то заблестели, как про Каталинку упомянул? А ты, Янош, запомни: сколько раз, бывало, мы с Игнацем прикидывали, как бы вас с Каталиной повенчать… Каталинка для тебя с детских лет словно самим богом назначена. Хоть и строптивая, да всем вышла! Сведёт тебя снова с ней судьба, скажи ей напрямик… Как отец с матерью судили, пусть так оно и будет…
Янош только улыбался, слушая Марику, а когда она кончила, весело ответил, встав во фронт:
— Не смею ослушаться, госпожа Иштванне!
Заулыбался и Иштван, любуясь офицерской выправкой сына.
— Но ты, отец, ещё ничего не рассказал о себе…
— А что рассказывать-то? Жизнь была не сладкая… Снова леса да болота. Снова австрийские тылы. Держался я больше отряда Аронфи, пока австрияк не отсёк у него правую руку, когда мы отбили обоз с провизией… Дурак тот немец аль спьяна сунулся один супротив десятерых. Свою голову сложил, но и грузчика вывел из строя. Долго культяпка не заживала. А когда поправился Аронфи, как раз взяли Пешт. Тут теперь он, газетой торгует.
70
Для того чтобы аннулировать все конституционные уступки, которые был вынужден сделать Фердинанд, не имевший прямых наследников, дворцовая камарилья заставила его отречься от престола и посадила на его место эрцгерцога Франца-Иосифа.