- С журналистами мы как-нибудь договоримся. У меня для этого есть Алексей Кириллович, - сказал Карналь, чтобы отвязаться от Кучмиенко.
- Мои кадры! - довольно засмеялся тот. Никогда не скрывал своих действий. Подсылая кого-нибудь к Карналю или подсаживая ему в ближайшие сотрудники, всегда хвалился: "Мои кадры!" Когда Карналь убирал этих людей из-за их непригодности, Кучмиенко находил еще похуже.
- Ты вот что, - сказал ему Карналь, - за тобой план социального развития объединения. Где он? Или ждешь, пока начнется следующая пятилетка? Кажется, договорились, что перспективный план разрабатывает твое ведомство.
Кучмиенко словно бы только и ждал этого, сразу зашуршал на том конце провода бумагами, стал перечислять:
- План будет из нескольких разделов. Первый: общая социально-экономическая характеристика объединения и его перспективные научные задачи. Второй: совершенствование социальной структуры коллектива...
- Погоди, - прервал его Карналь, - это я знаю. Все знают. А где разработки? Нужны конкретные разработки. Институт Патона, кстати, уже представил свой план.
- Так то институт Патона...
Карналь положил трубку, не слушая оправданий Кучмиенко, позвал Алексея Кирилловича. Тот вскользнул в кабинет, как тень, приблизился и не приблизился, был, наверное, между Карналем и Кучмиенко, между небом и землей, между присутствием и отсутствием, неуловимый и неопределенный человек, которого не обвинишь, но которым и не восхитишься.
- Что у нас сегодня? - спросил академик.
- Я связался с той журналисткой, - тихо сказал помощник. - Она уже здесь.
- Где?
- В приемной.
- Почему же меня не предупредили?
- Вы сказали, когда у вас будет "окно". Я выбрал.
Странная жизнь. Тебя даже не спрашивают. Находят "окна" в твоем времени и пихают туда кто что хочет. Каждый что-то требует от тебя, каждому что-то надобно, каждому должен давать, давать, и чем дальше, тем больше, становишься как бы своеобразным устройством, автоматом, который приводится в действие уже и не монеткой, а самыми разнообразными способами: телефонным звонком, голосом, взглядом, желанием, капризом, улыбкой, неуловимым настроением. О твоем же настроении никто не спросит.
- Хорошо, зовите, пусть войдет.
Алексей Кириллович выскользнул из кабинета, подмигнул заговорщически Анастасии, успел шепнуть ей на ходу: "Не в духе!" Тихо прикрыл за нею дверь, оставив с глазу на глаз с академиком. Карналь встал навстречу молодой женщине, предложил сесть.
- Меня вы знаете, - после первых слов приветствий сказал он, позвольте спросить, как я должен обращаться к вам.
- Меня зовут Анастасия.
- То есть Настя.
- Можно и так, но я бы хотела остаться Анастасией.
Высокая, худая. Карналь не любил высоких женщин, и вообще сейчас ему это было все равно.
- Слушаю вас.
- Ваш помощник...
- Оставим помощников.
- Редакция имеет намерение открыть рубрику "Рассказы известных людей об одном дне войны"...
- Как понимать: известных?
- Буквально.
- Но ведь я не маршал, не Герой Советского Союза.
- Вы академик. Вас могли убить, человечество утратило бы редкостный ум.
- Война не выбирала. Вполне вероятно, что миллионы намного более ценных умов утрачены трагически и бесповоротно.
- Вот поэтому-то воспоминания таких людей, как вы, имели бы особую ценность...
- К сожалению, моя профессия не дает возможности предаваться воспоминаниям. Не говоря уж о моем нежелании. Думаю, вы не станете меня вынуждать.
Анастасия бросила на него быстрый взгляд, во взгляде была почти ненависть, Карналь уловил это, подумал, что мог бы вести себя с девушкой поприветливее, но что-то ему мешало. Это уж было совсем невыносимо! Мало из него тянули идей, разработок, теорий, это требовало энергии, бессонных ночей, постоянного сверхчеловеческого напряжения - теперь хотят еще воспоминаний!
- Я слишком занятой человек, - сказал почти сурово.
- Человек не может быть в едином измерении.
- Спасибо, что объяснили.
- Вы разрешите хотя бы сфотографировать вас?
- Зачем?
- Мы не смогли дать ваше фото к отчету о встрече ученых с журналистами. У меня просто не вышел ваш снимок. Вы показались мне... не очень фотогеничным.
- Думаете, я стал фотогеничнее за эти дни?
- Тогда я не очень-то и старалась. Теперь попробую.
- Наверное, это страшно капительное дело: позировать.
- Не беспокойтесь. Эта камера автоматическая. Она все сделает сама.
- Тогда...
- Вы хотите спросить: зачем я здесь?
- Приблизительно.
- Заодно вам хочется выбросить и мою японскую камеру?
- Угадали.
- Знаете, мне тоже как-то неинтересно здесь. Может, и... моей камере. Вы просто на редкость неинтересный человек. Ничего поучительного. Ваш мозг вполне вероятно. Но как человек...
Карналь засмеялся. Так с ним давно никто не разговаривал.
Анастасия уже шла к двери. Так оно лучше. Он никогда не казнился, когда приходилось буквально выбивать себе крохи времени, отбиваясь от настырности и любопытства множества людей, которым просто нечего было делать. Эта девушка, похоже, принадлежит к той распространенной нынче категории людей, которые, абсолютно ничего не умея делать, готовы болтать обо всем на свете, выказывать информированность, делая вид, что именно они решают все проблемы.
- Кстати, моей дочке, пожалуй, столько же лет, сколько вам, неожиданно для самого себя сказал Карналь вдогонку Анастасии.
Она остановилась у двери, глянула на него без любопытства.
- Очевидно, я должна сказать, что моему отцу столько же лет, как и вам. К сожалению, это не играет никакой роли.
- Ошибаетесь, в этом мире все играет роль и все имеет значение. Для начала вы могли бы записать воспоминания о войне вашего отца.
- Он погиб.
- На войне? Но ведь...
- Вы хотите сказать, что тогда я не могла бы родиться? Он погиб, когда я училась в девятом классе. Испытывая новую военную технику.
- Простите, если причинил вам боль.
- Но о войне он не рассказывал мне никогда. Не знаю, почему. Может, собственным детям отцы никогда об этом не рассказывают. Мне кажется, что даже генералы рассказывают о войне лишь чужим детям - не своим. Пионерам, красным следопытам...
- А ваш отец?..
- Он был полковник.
Карналь вздохнул:
- Я только лейтенант.
- Но теперь вам, наверное, давно уже присвоили генерала?
- Забыли так же, как забыли выслушать мои военные воспоминания. Кажется, никто, никогда, кроме...
Он сказал "кроме" и замолк. Анастасия уже не могла так уйти отсюда, чувствуя, что их разговор из неприятно-официального неожиданно приобрел характер почти интимный. Уйти - означало оставить этого человека с его болью, а что Карналь был полон боли - это Анастасия видела отчетливо и безошибочно.
- Знаете, - сказала она негромко, - может, вы когда-нибудь захотите рассказать мне что-то, хотя я и не имею права на такую дерзость, но уж так вышло... Ваш помощник легко найдет меня... Или же... может, я почувствую сама и приду... Хотя опять же и это почти граничит с нахальством. Простите за вторжение.
Карналь подумал, что ему не мешало бы иногда чуть больше уравновешенности в обхождении с людьми. Всегда ловил себя на мысли, что слишком резок, но всегда запаздывал с этим выводом. Мысли на лестнице, как говорят немцы.
Он пошел по отделам поглядеть, как там идут дела. Это называлось "профессорский обход". Когда к СКБ присоединился еще и завод, Карналь с ужасом стал ощущать, что из-под его влияния ускользает почти все. Уже не мог помнить всех людей, как это было когда-то, не охватывал всех проблем, не говоря о деталях, невольно становился главным специалистом по обобщениям, мог только сопоставлять факты и идеи и обобщать, за детальной же разработкой наблюдать не имел возможности. Перегруженность или склероз? Память начинала сдавать, работать только избирательно, сама отбрасывала множество ненужных вещей: номера телефонов, фамилии, имена, термины, всяческие данные, названия, формулы. Так дойдешь до того, что и таблицу умножения забудешь, если не будешь пользоваться ею месяц или два.