- Я их делаю.
- Каким же методом?
Кучмиенко все еще не мог остановиться, бродил по квартире, все осматривал, пробовал, ковырял ногтем, точно какой-нибудь купец, попытался умоститься в глубоком кожаном кресле.
- Ну! Ты же современный человек, твоя Айгюль заслуженная артистка, а в доме у вас что - музей?
Карналь, собственно, и сам не был твердо уверен, что целесообразно собирать только старинную мебель и всячески избегать пестрых пластиков, практичных в быту синтетических тканей. Пробовал спорить с Айгюль, которая не признавала никаких заменителей и верила только в настоящее, естественное, проверенное тысячелетиями, завещанное предками. Но теперь, вынужденный осуществлять вслед за Кучмиенко своеобразную экскурсию по собственному жилью, убеждался в правоте Айгюль, ему самому нравился свежий запах льняных скатертей, сладкий аромат старых буфетов, тусклое сияние золоченой бронзы, загадочная резьба сундуков. В старой мебели чувствовались постоянство, добродетельность, мудрость и в то же время застарелая тихая печаль. Старые ковры всеми своими красками и линиями как бы говорили, что красота вечна и нетленна. В дереве была живая душа, чутко сохраненная мастерами. Ковры, стекло, фарфор содержали в себе столько человеческого умения, так много живого тепла, что не могли бы никогда сравняться с ними мертвые синтетические порождения двадцатого века, как бы они ни были модны, кричащи, нахально-пестры. Правда, Карналь поймал себя на мысли, что слишком категоричен и несправедлив по отношению к современным материалам, ибо и они - такой же продукт человеческого умения и человеческой деятельности, как и эта старинная мебель, туркменские ковры ручной работы, чешское стекло или мейсенский фарфор. Все испортил своей болтовней Кучмиенко, сразу выступив пропагандистом модерна, а с Кучмиенко Карналь не хотел соглашаться ни в чем, так как имел все основания подозревать этого человека в неискренности и верхоглядстве.
Кучмиенко, увидев, что не втянет Карналя в спор, привязался к Айгюль, которая застилала стол накрахмаленной скрипучей льняной скатертью, готовя угощение.
- Пусть твой доктор - отсталый элемент, оторванный от жизни. А ты, Айгюль? Заслуженная артистка, талант, чудо! Такая квартира, и ты не заставишь его...
- Что заставлять? Это все я захотела! Сама собираю. Петр не имеет на это времени. Модерн? Не нужно. Мне синтетика надоедает на сцене. Все выдумано, весь мир выдуман, все искусственно: страсти, любовь, все, как тот капрон, банты, пудра!
- Да ты что, Айгюль! Балет - это же вершина! Переживания, образы, система Станиславского!
- А я танцую, и все. Ты не смотрел?
- Да пересмотрел весь репертуар! Творишь образы, перевоплощаешься, вершина искусства!
- Танцую - и все! Потому что это красиво. И нечего выдумывать что-то еще.
- Это на тебя напустил тумана Карналь, - пришел к выводу Кучмиенко и сразу успокоился. - Единственное спасение - освободить тебя от него.
- Как это освободить? - встрепенулась Айгюль.
- А вот мы заберем его на одну работенку, и не будет он морочить тебе голову - не будет у него для этого времени. Попробует высвободиться - мы ему новое заданьице, новую проблему! Метод проверенный и безотказный! А заодно сделаем из него гения.
- Ты не рассусоливай зря, - не очень приветливо отозвался Карналь, который настороженно ходил по комнате, чувствуя, что бывший его однокурсник пришел неспроста. - У нас с Айгюль уже сложился свой стиль жизни, и мы никому не позволим его нарушать.
- Поломаем! Поломаем! - обрадованно закричал Кучмиенко. - Не такое ломали, а то - стиль жизни. Да разве это стиль? Нету кресла, чтобы ноги протянуть! Журнального столика во всей квартире не найдешь. Торшера нет! Хрустальные люстры понавешивал - и ни одного современного светильника! Как же можно считать себя научным светилом в такой обстановке? Воображаю, что у тебя в голове!
- Голова у каждого своя!
- Ну, это, брат, точно! Ты думаешь, я бы тебя разыскивал, если бы не твоя голова?
Карналь наконец спохватился, что недостаточно учтиво вел себя с гостем.
- Оставим мою голову. Лучше расскажи о себе. Как ты? Аспирантуру кончил?
- Пройденный этап, - отмахнулся небрежно Кучмиенко. - Ты отхватил доктора, я - кандидата. Синхронно, как и начинали когда-то. Только ты очень глубоко зарылся в науки, сел в университете и сидишь. А надо выходить на оперативный простор. Мы же с тобой и на войне когда-то были! Оперативный простор - главное! Иначе врага никогда не разобьешь! Как у тебя со здоровьем?
Перескоки мыслей у Кучмиенко могли ошеломить кого угодно.
- При чем тут мое здоровье? - удивился Карналь.
- При том, что руководителем можно стать, лишь обладая хорошим здоровьем. Ты скажешь - ум. Ум не помешает, но главное - хорошее здоровье. А ум иногда даже мешает. Это когда он, знаешь, не туда клонит, сучковатый, как кривое дерево или кривое ружье.
Кучмиенко довольно захохотал, но сразу же стал серьезным, наклонился к Карналю, поманил пальцем Айгюль, чтобы она тоже приняла участие в их разговоре.
- На тебя там, - показал пальцем в потолок, - возлагают большие надежды. Хотят предложить... Одним словом, кое-кто помнит твои давнишние увлечения кибернетикой, да и журнальчики научные мы почитываем, видим, как ты забавляешься всяческими дискрециями, вот и есть такое мнение, чтобы тебя привлечь... К чему? Объясню популярно. Институт кибернетики - дело одно, а надо еще создать параллельно специализированное конструкторское бюро - СКБ с собственной производственной базой, которая впоследствии должна перерасти в завод по производству вычислительной техники. Берем двухтысячный год и тянем его куда? К нам в гости! Ясно?
- Но ведь... - Карналь никак не мог попасть на свойственный ему иронический тон, был слишком серьезен, даже сам себе дивился. Айгюль не узнавала своего мужа сегодня, почти укоризненно светила на него своими выразительными глазами. - Но ведь я теоретик. Никакого отношения к проектированию... А к производству и подавно!
- Проектировать будет кому, производить - тоже найдем... Что главное в каждом деле? Главное - организовать! Нужен организатор!
- До сих пор я, кажется, умел организовывать лишь самого себя.
- А я что говорю? Кто умеет организовываться сам, тот сумеет организовать и других! Пронченко знаешь что сказал? Организаторами могут быть только умные люди. Глупые все портят, им ничего нельзя поручить.
- Пронченко? А где он?
- Ты газеты читаешь? Слышал про последний Пленум? Избрали секретарем ЦК по промышленности. Был в Приднепровске первым секретарем обкома, теперь в столице. И первый, кого он вспомнил, знаешь, кто был?
- Наверное, ты?
- Без шуток. Я, брат, сам уже перекочевал в столицу давненько. Не подавал голоса, так как не знал, куда бы тебя можно... А Пронченко сразу вспомнил о тебе. Все знает: и что ты доктор, и что в университете, что Айгюль любишь слишком... А женщин любить во вред делу не следует. Это запрещается. Ну, так Пронченко и сказал: лучшего организатора этого дела, чем Карналь, я, мол, не знаю. Найти, пригласить и предложить!
- И это поручено тебе?
- Все может быть. Начальство никогда не спешит. Оно думает, советуется, собирает мнения. А я скок - и уже тут. Опередить начальство хотя бы на часок. Знаешь, есть такая категория людей, называется помощниками. Так они все знают хоть на пять минут, а раньше своих начальников...
- Чей же ты помощник?
- Персонально ничей. Вообще же помощник в науке. Для вас, светил, стараюсь. Наука требует присмотра, контроля, направления. Неконтролированная наука перестает выполнять свои задачи перед обществом и государством. Ученым только дай свободу - все бросятся работать над фундаментальными проблемами. А нам давай прикладные знания! Чтобы мы их уже сегодня применили и имели от лих прибыль! Фундамент фундаментом, но ведь и польза должна быть. Так? Так. Но и слишком строгий контроль мешает науке развиваться. Поэтому посредине стоят такие, как я. Буферы, амортизаторы. Мы принимаем толчки и удары с одной и с другой стороны. Поэтому и толстокожие! А может, потому, что мы толстокожие, мы и становимся буферами? Тебя Пронченко хочет найти здесь, в столице, а меня нашли аж в Одессе.
Карналь насилу сдержался, чтобы не спросить: "Кто же нашел?" Кучмиенко не заметил этого, ибо был слишком увлечен процессом разглагольствования: