Разговоръ между Эйросомъ и Харміоной
Πύρ σοι ηροσοίσω.
Я принесу тебѣ огонь.
Эйросъ. Почему ты зовешь меня Эйросомъ?
Харміона. Такъ отнынѣ ты будешь называться всегда. Ты долженъ, кромѣ того, забыть и мое земное имя и говорить со мной, какъ съ Харміоной.
Эйросъ. Такъ это дѣйствительно не сонъ!
Харміона. Для насъ нѣтъ больше сновъ;- но объ этихъ тайнахъ мы будемъ говорить сейчасъ. Какъ я рада, что ты имѣешь видъ живого и мыслящаго. Завѣса тѣни уже ниспали съ твоихъ глазъ. Будь мужественнымъ и не бойся ничего. Назначенные тебѣ дни оцѣпенѣнія исполнились, и завтра я сама введу тебя въ полноту блаженства и чудесности новаго твоего существованія.
Эйросъ. Это правда — я совсѣмъ не чувствую оцѣпенѣнія. Странное недомоганіе и страшная темнота оставили меня, я не слышу больше этого безумнаго, стремительнаго, ужаснаго гула, подобнаго "голосу многихъ водъ". Но чувства мои зачарованы, Харміона, остротою воспріятія новаго.
Харміона. Черезъ нѣсколько дней все это пройдетъ;- но я вполнѣ понимаю тебя и чувствую за тебя. Вотъ уже десять земныхъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я испытала то, что испытываешь ты — но воспоминаніе объ этомъ все еще не покидаетъ меня. Впрочемъ, ты уже перенесъ теперь все то страданіе, которое тебѣ суждено было пспытать въ Эдемѣ.
Эйросъ. Въ Эдемѣ?
Харміона. Въ Эдемѣ.
Эйросъ. О, Боже! пощади меня, Харміона! — Я подавленъ величіемъ всего окружающаго — неизвѣстнаго, сдѣлавшагося извѣстнымъ — умозрительнаго Будущаго, погрузившагося въ торжественное и достовѣрное Настоящее.
Харміона. Не прикасайся теперь къ такимъ мыслямъ. Мы будемъ говорить объ этомъ завтра. Твой умъ колеблется, и его волненіе утихнетъ, если ты предашься простымъ воспоминаніямъ. Не гляди кругомъ, ни впередъ — но назадъ. Я горю нетерпѣніемъ, такъ мнѣ хочется услышать о подробностяхъ того поразительнаго событія, которое перебросило тебя къ намъ. Разскажи мнѣ о немъ. Поговоримъ о знакомыхъ вещахъ, старымъ знакомымъ языкомъ міра, погибшаго такъ страшно.
Эйросъ. О, страшно, страшно! — Это дѣйствительно не сонъ.
Харміона. Сновъ больше нѣтъ. Очень меня оплакивали, милый Эйросъ?
Эйросъ. Оплакивали, Харміона? — о, горько. До этого послѣдняго часа надъ твоими родными тяготѣла, какъ туча, неотступная печаль и благоговѣйная скорбь.
Харміона. A этотъ послѣдній часъ — говори мнѣ о немъ. Вспомни, что, кромѣ самаго факта гибели, я не знаю ничего. Когда, выйдя изъ среды человѣчества, я перешла сквозь Могилу въ Ночь — въ это время, если память мнѣ не измѣняетъ, несчастіе, постигшее насъ, не было предвидѣно никѣмъ. Но, правда, я была мало знакома съ умозрѣніями тѣхъ дней.
Эйросъ. Это индивидуальное несчастіе, дѣйствительно, какъ ты говоришь, было совсѣмъ непредвидѣннымъ; но подобныя злополучія долгое время уже были предметомъ обсужденія среди астрономовъ. Врядъ-ли мнѣ нужно говорить тебѣ, другъ мой, что даже въ то время, когда ты насъ покинула, люди согласились понимать тѣ мѣста въ священнѣйшихъ писаніяхъ, которыя говорятъ о конечномъ разрушеніи всѣхъ вещей огнемъ, какъ имѣющія отношеніе лишь къ земному шару. Но касательно того, что явится непосредственной причиной гибели, умозрѣніе было безъ указаній, съ той эпохи, когда астрономическое знаніе лишило кометы ихъ пламенныхъ ужасовъ. Весьма малая плотность этихъ тѣлъ была прочно установлена. Наблюденія показали, что они проходили среди спутниковъ Юпитера, не причиняя какого-либо ощутимаго измѣненія ни въ массѣ, ни въ орбитахъ этихъ второстепенныхъ планетъ. Долгое время мы смотрѣли на этихъ странниковъ какъ на туманныя созданія, непостижимой разрѣженности, и считали ихъ совершенно неспособными нанести какой-либо ущербъ нашей прочной планетѣ, даже въ случаѣ соприкосновенія. Но соприкосновенія не опасались нимало, ибо элементы всѣхъ кометъ были въ точности извѣстны. Что среди нихъ мы должны были искать посредника, грозившаго разрушеніемъ черезъ огонь, въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ считалось мыслью недопустимой. Но чудесное и безумно-фантастическое въ послѣдніе дни страшно возросло среди человѣчества; и хотя лишь между немногихъ невѣжественныхъ людей укоренилось истинное предчувствіе, когда новая комета была возвѣщена астрономами, однако эта вѣсть всѣми была принята съ какимъ-то особеннымь волненіемъ и недовѣріемъ.
Элементы этого страннаго небеснаго тѣла были немедленно вычислены, и всѣми наблюдавшими тотчасъ было признано, что его прохожденіе черезъ перигелій [1] должно будетъ привести его въ тѣсное сосѣдство съ землей. Было два-три астронома, изъ числа второстепенныхъ, рѣшительно утверждавшихъ, что соприкосновеніе было неизбѣжно. Я не могу хорошо изобразить тебѣ впечатлѣніе, оказанное этимъ сообщеніемъ на толпу. Въ теченіи немногихъ краткихъ дней никто не хотѣлъ повѣрить въ предположеніе, котораго никакъ не могъ принять разумъ, такъ долго бывшій среди повседневнаго. Но истина факта, имѣющаго жизненный интересъ, вскорѣ находитъ себѣ доступъ и въ разумъ людей самыхъ глупыхъ. Въ концѣ всѣ увидѣли, что астрономическое знаніе не обманывало, и кометы стали ждать. Ея приближеніе сначала не было, повидимому, быстрымъ, и видъ ея, какъ казалось, не представлялъ ничего особеннаго. Она была темно-красная, и хвостъ ея былъ едва замѣтенъ. Въ теченіи семи или восьми дней мы не замѣчали существеннаго увеличенія въ ея діаметрѣ, и могли наблюдать лишь частичное измѣненіе, въ цвѣтѣ. Между тѣмъ обычныя занятія людей подверглись небреженію, и всѣ интересы сосредоточились на разроставшихся обсужденіяхъ природы кометы, возникшихъ между философами. Даже люди наиболѣе невѣжественные пробудили свои дремотные умы, чтобы предаться этимъ размышленіямъ. Ученые теперь отдавали свой умъ, свою душу — не на то, чтобы успокоить страхъ, или чтобы поддержать излюбленную теорію. Нѣтъ. Они отыскивали — они жадно искали истины. Они съ мученіемъ рвались къ усовершенствованному знанію. Правда возникла во всей чистотѣ своей силы и необыкновеннаго величія, и мудрые поклонились ей.