— А почему надо сегодня задаром?
— Да ни в коем случае не надо. Вот верные ленинцы-сталинцы и хотят сделать снова такой социализм, чтобы oдин с ружьем стоял, а другой киркой землю долбил. Есть вожди сейчас в Думе, я их в лицо знаю, которые говорят, что надо уничтожить 12–15 миллионов снова, чтобы остальные жили счастливо. Половину населения — в гроб, тогда другая половина будет жить при коммунизме.
Меня потрясает вот что. Я Москву-то не очень вижу, а в Красноярске бабы одеты в меха, в дорогие меха, в соболя. Мужики — в кожу. Детки, как попугайчики, нарядные. В заплатах никто не ходит. Приехал я на день поминовения на деревенское кладбище, где дочь похоронена. Оно у нас большое, на три поселка — сплавщиков, деревообработчиков — и нашу деревню. Люд все рабочий да пенсионный. Так чуть не две тысячи машин около кладбища стоит, я прямо ахнул, и половина — иномарки. И на столах, Ириша, не самогонка, я ее узнаю, закрашенную чаем. Длинные бутылки с дорогими напитками, «сникерсы» всякие, детки шоколадки кусают. И все ругают власть. Я вспоминаю первые послевоенные годы, когда мы ходили в стеженых бурках, а Марья Семеновна моя, фронтовичка, в телогреечке застудила груди, мастит заработала, и нечем ей было деточку кормить. Деточку схоронили. Тогда власть не ругали. А сейчас ее клянут. Никто не хочет работать, и все ждут хорошей жизни.
— Откуда же тогда разговоры, что народ голодает, что множество людей за чертой бедности?
— А это красные подначивают. И, кстати сказать, пресса помогает маленько в этом деле. Надо было позаботиться о 5–6 процентах действительно бедствующего народа. Как? А вот у нас бизнесмен и предприниматель Сергей Зырянов взял в своем районе доплату за хлеб и молоко пенсионерам на свои деньги, так тут же и в подозрение попал — «карьеру лепит, к выборам готовится». Это вместо того, чтобы состоятельные люди взяли на себя груз расходов и заботу о тех, кто не в состоянии купить себе хлеб, сахар, масло. Помоги нищим и страждущим, выполни веление Божье, а тогда и жируй, щеголяй себе на здоровье. Сейчас если коммунистам удастся людей стравить, будут убивать просто за то, что у тебя пенсия на 15 тысяч больше, на четыре сотки огород больше — нельзя, чтоб у тебя было больше. Да просто за то, что у тебя собака громче лает.
— Откуда такая агрессивная завистливость?
— «Да пусть у Ваньки изба сгорит, у меня вчера корова сдохла». Это про нас. Потенциал у русского народа был крепок, надо было доброе поддерживать. Революция же возбуждала только темное, страшное. Что ж сейчас удивляться, как мы испорчены, на какое упали нравственное дно. И каких ждать реформ, каких перемен, если вокруг те же обкомовцы, крайкомовцы, чины из ВПК, генералы — они и в Думе, и в области, и в городских креслах?!
Кто-то сказал по телевидению: сейчас в каждой деревне по кандидату в президенты. Ну, допустим, президента сняли, что тогда — новая неразбериха?
— Вы сказали, что народ стал намного лучше жить — шубы, кожа, «сникерсы» всякие. А книги представляют сегодня ценность для ваших земляков? Провинция читает? Когда я была в 81-м у вас в Овсянке, вы с гордостью, да, именно с гордостью, водили меня в местную школу, где у вас регулярно был «час поэзии», и, помнится, детвора слушала, как вы читали и Ахматову, и Твардовского, и Ахмадулину, и Рубцова, даже китайскую лирику — Ду Фу… А сейчас?
— Я в этой школе не бывал лет восемь.
— Почему? Некогда?
— Никто меня и не зовет. Никому поэзия не нужна.
— Казалось бы, наоборот, если люди богаче стали, то хватает денег на книги, на журналы.
— Кто лучше стал жить, тот не скажу, что больше стал читать, но точно знаю: больше стал пить. Таких дебилов понарожали — им разве до чтения? Ты задаешь вопросы о жизни — сама ответить на них не можешь, а меня спрашиваешь. Не знаю, что такое происходит с людьми, но жестокости, глупости, пьяной дури — этого сколько ни отбавляй, не отбавляется. Про писателя съязвят непременно: «Ишь, как сыр в масле катается». Если идет катер по Енисею, показывают: вот особняки новых русских, а вот — дача Астафьева. А я как жил в избе деревенской, так и живу, подремонтировал слегка, побелил изнутри-хорошая и удобная для работы и отдыха изба. Лес подрос, на огороде стало красиво. Приходят два рыла, ломают oграду: «Сука, людям картошку негде садить, а он тут цветочки развел». Куда я денусь от этого? В «Правде» про меня написали: от народа оторвался. Да я и рад бы от него оторваться, хоть немножко бы с голландцами пожить. А неделю поживу, так тянет к этому ко всему. Говорю: «порча» же напущена!
Утром встаю — из-за гор солнце выкатывается, испорченный, но родной Енисей шумит, петухи орут — появились; односельчане ковыляют угрюмые c похмелья — тоже часть пейзажа. Печку топлю, мусор выношу, дрова затаскиваю и отрабатываю за утро «кусок», который мне предстоит написать. Сажусь за стол, а он уже готов в башке — только води ручкой по бумаге и ни о чем не думай.
— На новые вещи есть отклики?
— В основном идут от фронтовиков, которые следят за моими вещами. Хорошие письма. Ясно, будут и другие. Не смолчат наши местные фашисты. Отзовутся проклятиями и ветераны, не все, не все, но комиссарство на меня навалится, и за дело — отношусь к нему непочтительно. Надо с придыханием да с приседанием, а я, видишь ли, галифе с них снимаю принародно.
— Кстати, публикация в «ЛГ» в прошлом году вашей переписки с Кондратьевым «Правда выборочной не бывает…» тоже вызвала полярные мнения.