В дверь звонят. Это точно Костя: больше никто не появляется нормальным способом.
Он вручает мне конверт – счёт за электричество:
– Привет. По ошибке положили в мой ящик.
Обалдеть. Таких подкатов я даже в детском саду не видела. Это же надо умудриться ещё и выцепить письмо через щель…
– Очень надеюсь, что почтальон больше не накосячит, иначе будет иметь дело со мной… – Забираю конверт.
– Я понял. – Отводит взгляд – и почти сразу вскидывает обратно. – У тебя всё в порядке?
– Да… работа достала… Но всё нормально, конечно, да!
Костя молчит, будто выжидает. А у меня что-то оглушающе сходится в голове. Слишком явно он не пытается и шагу ступить за мой порог. И это может быть ещё хуже, чем всё уже происходящее. Но не успеваю одёрнуть себя – даю слабину:
– Слушай… что делать, если кажется, ну… будто земля уходит из-под ног?
– Не страшно, – пожимает плечами. – Держись за что-нибудь другое.
– Да, точно, да… Ладно, у меня там работа и…
Улыбается, кивает, разворачивается и уходит. Я показываю язык ему в спину.
Возвращаюсь в квартиру и думаю: отдохну-ка и от текстов, и от необходимости каждые полчаса смывать отсюда чужие следы. Для начала поем, а потом что-нибудь придумаю.
Оп.
За столом у меня на кухне сидят две тётки нетоварного возраста с книжками в руках – обёрнутыми в белую бумагу на манер обложки.
– Скажите, пожалуйста, вы бы хотели жить вечно? – нацелив пустые глаза сквозь меня, вопрошает одна из них.
– Только этого мне ещё не хватало! И если вы сейчас же отсюда не уберётесь, я вызову полицию.
Для убедительности достаю из выдвижного ящика филейный нож и просто верчу его между пальцами.
Взгляд говорившей дамы становится ещё более пустым. И всё более и более пустым. А потом будто вытягивается, как хобот, и выворачивается наизнанку, как носок, поглощая обеих тёток и оседая вниз, как какой-то купол из полужидкого желе.
После того как эта бездонная муть съёживается до неразличимой капли, столешница некоторое время колеблется вверх-вниз, вверх-вниз и замирает, снова затвердев.
Замечательно.
Что будет дальше? Знакомые пожалуются на жизнь, а их мужья начнут рассекать по моему дому в трусах, дети – кататься на самокатах, а бабки – для здоровья шастать с лыжными палками? Партнёры по онлайн-шахматам станут навязывать ничью, выныривая из-под пены в моей ванне? Гусев просто поселится здесь навсегда?
Я больше не могу. И сотое дыхание не откроется. И происходит именно то, самое страшное для меня: я не справляюсь сама. И нет сил отбиваться. Пульс зашкаливает под двести, кружится голова, обстановка кажется игрушечной, а вся жизнь – насмешкой чего-то нечеловеческого. Я бы сейчас умерла – так проще, – если бы не то, что видится возможным выходом. И входом. И вдохом.
Убираю нож обратно в ящик. Бегу в прихожую, нашариваю в сумке ключи, надеваю ботинки, делаю шаг, оглядываюсь – подхватываю с пола тапочки. Не люблю чужие.
Захлопываю дверь, со скрежетом поворачиваю ключи – раз и ещё четыре раза: здесь дурацкий второй замок, заменю его потом. Прыжком пересекаю площадку, спотыкаюсь, удерживаюсь от попытки забарабанить в стальное полотно – нажимаю на кнопку. Только бы он ещё был дома!
Костя отпирает быстро. Видит меня, пятится вглубь прихожей. Куда-то собирается сейчас? Настолько приличные на нём джинсы и незакатанный джемпер… Да нет, похоже, у человека просто пунктик… Это завораживает. Всегда удивляюсь, где берут мотивацию для таких свершений. В квартире полумрак, пахнет можжевельником и, кажется, мускатным орехом.
Переминаюсь, прижимая тапочки к груди. Спохватываюсь:
– Ой… я не в этом смысле… Блин… Мне просто как-то муторно и… Ты же никуда не…
Тянется к вешалке, нашаривает в кармане пальто телефон и вздыхает:
– Никуда. Суши?
– Не знаю… Неважно… Да. Только если они… ну… не войдут. В смысле, он, этот… курьер…
– Не войдёт, – отрезает Костя уверенно и где-то даже сурово, будто понимает, о чём я.
Еле попав ногами в тапки, прохожу на кухню. Из коридора за мной почти бесшумно поспевает робот-пылесос. Приближается, объезжает вокруг, удовлетворённо бурчит, скрывается под шкафчиками и принимается там чем-то тихо постукивать.
Костя убирает со стола апельсиновую кожуру и смахивает хлебные крошки.
– Итак…
Если сейчас добавит: «Она звалась Татьяной», я развернусь и уйду, честное слово. Что бы ни творилось там, дома.
Он перехватывает мой взгляд.
– …садись на деревянный. – Отбирает у меня модный тёмно-зелёный стул из цельного куска пластика и подпихивает обычный классический. – Он точно будет попрочней.