— Во первых не стоит винить учёных, они не боги, с полу улыбкой закончил фразу старик. А во вторых, давай назовём это вторым домом, по дружески заключил он.
— Нет подожди, осознав свою возможность произнёс Айзек, значит ты бог?
— Мне все равно как ты меня назовёшь, не имеет смысла даже твоя вера в меня, лишь твои поступки.
— И что, в смысле почему я здесь?
— Ты моё творение, винишь меня во всех твоих и людских бедах, ни дня не прошло, чтобы ты не называл моё имя всуе.
— Ох прости, что не благодарю тебя, внезапно взорвался в яростно возгласе Айзек. И как ручей, его слова потекли в поиске освобождения.
— Ты хочешь чтобы я говорил. Я скажу. Всю свою жизнь я взываю к тебе- да, я прошу о помощи и как мне не чувствовать ненависти, ведь я могу простить (на этом моменте ему стало страшно, нужно ли говорить так, тому кто наверное единственный может вернуть его обратно домой) что ты безразличен к моей жизни, в этот момент выражение лица старика стало почти испуганным, как будто его хотят оклеветать, не дав шанс на оправдание.
— Я прожил большую часть своей жизни в одиночестве и куда бы не шёл, несу этот холод одиночества и тоски повсюду и все же мирюсь с собственной судьбой. Но как же о других, как же люди гибнущие в войнах, религиозных, политических, и просто от самих себя, потому считают что имеют власть друг над другом. Ты скажешь что ты здесь не причём, я и не сомневаюсь что ты так скажешь.
— Я чувствую твою боль. Конечно чувствую, приблизившись повторил старик.
— Ты хочешь спросить почему я это не остановил. Видишь ли… я все предвижу наперёд. Это не поможет.
Что имел ввиду старик под этим, мог знать лишь он сам.
— Но ведь нельзя стоять и просто смотреть. Мне 25, 25 лет я смотрю на все это и у меня разрывается сердце, от стольких бед, что суждено ежесекундно переживать людям, в груди у него защемило, как будто в эту же секунду он перенёс все эти беды на собственные плечи).
Как ты можешь столетиями смотреть на это?
— На самом деле, я кое что придумал, по ребячески вдруг произнёс старик.
— Я долго отбирал решения и один вариант показал себя достаточно действенным. Мне нужно было создать ещё пару людей.
— Ещё пару людей? О чем ты? И чем тебе 7 миллиардов не подошли? С сарказмом закончил Айзек.
Шутку он пропустил мимо ушей.
— Людей которые будут направлять других людей. Видишь ли жизнь это путь, а люди об этом постоянно забывают. Останавливаются около своей печали и лелеют её как домашнее животное, когда в свое время, им просто нужно продолжать идти. Поэтому я решил отправить ещё пару душ. Старик сделал паузу как будто только вспомнил что это был чей то секрет.
— Такие люди творят добро и помогают обрести силы другим творить добро.
— И почему же это не помогло?
— Всё дело в моей любви к свободе выбора в человеке.
— Что не скажешь о твоих созданиях, по образу твоему и подобию, перебил его Айзек.
— Всё они к большому сожалению быстро наполняются большим раздражением на окружающий мир, который их так ранит своим злом. В этом мире они не могут найти себе место, уж слишком большие отличия они имеют от других, не спешат судить или поддерживать, принимают боль на себя, прощают даже когда перед ними не извиняются и неизменно думают в первую очередь о людях и их душевном состоянии, а потом уже о религии, политики и т. д. А в ответ получают лишь недоумение и частые возгласы о сумасшествии, ведь так сложно принять не похожего на тебя. Как ты например.
— Ах ну да, может я ещё и ангел, с явной усталостью произнёс Айзек.
— Тебе самому не надоело. Так выпусти меня отсюда, где бы «отсюда» не находилось.
Старик перестал улыбаться и с вполне осязаемым спокойствием произнес
— А разве не тебя волнует каждая жизнь, что тебя ели касается, девушка что переходит дорогу, ребёнок что спит в коляске, бездомный что просит милостыню и даже бродячая собака?
— Я не глух и слеп к чужой боли, опять перебил его Айзек, слушать было не его сильной стороной.
— К чужой боли, которой ты ощущаешь как свою, перебил его в ответ старик.
Через минуту старик продолжил:
— Так вот он твой дар. И силы к ним, твоё умение влиять на голоса человеческие, через понимание их боли.
В сердце у Айзека опять защемило. Правда. Любая боль и не важна чья она была, ему доводилось переживать как свою собственную. Слезы в чужих глазах тот час становились слезами в его.