Ежи Сосновский
Разговор с…
…можешь мне все сказать.
И ты можешь мне все сказать.
Я буду об этом помнить, камень.
Узнав, что он еще жив, я долго не мог в это поверить. Второе потрясение за день! А мне хватило бы и одного, чтобы почувствовать себя вконец психически опустошенным. Все началось с объявления в Интернете: Музей современной истории предлагал встретиться с любым на выбор военным преступником – разумеется, в сопровождении конвоира. Осужденные на пожизненное заключение или приговоренные (что можно было вычитать между строк) к смертной казни, они неофициально, как особую милость, получили право встречаться с обыкновенными людьми: себе в назидание, а людям – как предостережение. Большинства самых известных преступников, которые когда-то, как сообщалось в объявлении, значились в коллекции музея, конечно, уже не было в живых. Впрочем, подумал я, это может быть рекламный трюк – что им мешало внести в длинный список Адольфа Гитлера с пометкой, как возле других фамилий: «неактуально»? Однако доверие ко всему предприятию вызывали прежде всего цены – сногсшибательные! Сидя перед монитором, я проглядывал список: там были какие-то бандиты с Балкан, два морских пехотинца, осужденных за изнасилование во Вьетнаме, и почти два десятка столетних гитлеровцев. Они конечно, заинтересовали меня больше других. Вдруг я увидел среди них известную фамилию, да и цена меня, пожалуй, устраивала. Ну, подумал я, волнуясь, на него бы мне хватило. С минуту я колебался, а потом торопливо, будто боясь, что промедление сделает эту встречу невозможной, настучал на клавиатуре заказ: «Карл Понтер, убийца Бруно Шульца[1]».
И вот передо мной сидит старик, по пояс укрытый клетчатым пледом. Несколько минут назад его привез в инвалидном кресле конвоир в мундире цвета хаки, стилизованном под форму американской военной полиции образца 1945 года. Конвоир уселся на складной стульчик снаружи у входной двери в квартиру, предварительно проверив высоту окон со стороны улицы (даже он вряд ли остался бы в живых, если бы выпрыгнул, не говоря уж о старике, – подумал я). Я разглядывал изверга, сидящего с полузакрытыми глазами, плохо выбритого, узкогубого; в уголке рта постепенно набухал пузырек слюны. Только теперь я задумался, о чем же все-таки хочу с ним поговорить и – впрочем, об этом стоило бы подумать раньше, – не оказываю ли я ему незаслуженную честь, принимая его у себя, пусть даже в унизительной роли экспоната. Эта мысль заставила меня вскочить из-за письменного стола: я заходил широкими шагами по комнате, а потом, не спрашивая позволения и не угощая старика, закурил. Хотел этим подчеркнуть, что не считаю его равным себе, что он недостоин уважения, но тут мне вспомнились фильмы о войне, которых я насмотрелся в детстве: именно так, как я сейчас, вели себя офицеры гестапо, прежде чем криками и истязаниями вырывали у своих жертв признания. Смущенный, я уселся в кресло. Все это время Гюнтер – если это Гюнтер, пронеслось у меня в голове, – сидел неподвижно, полузакрыв глаза, будто его уже не было в этом мире и все происходящее его не касалось. Что ж, если так, он, в сущности, прав.
– И что, часто вас приглашают в гости? – наконец спросил я.
Молчание. Старика можно было принять за мертвеца, если бы не пузырек слюны, тихо лопнувший в уголке рта.
– Вы что-нибудь помните? – задал я другой вопрос, а поскольку он по-прежнему молчал, продолжал: – Вы будете говорить? Если нет, я отошлю вас и не заплачу ни гроша. А у меня, пожалуй, лучше, чем в камере, так ведь?
Гюнтер медленно открыл глаза. Когда-то зеленые, сейчас мутные, водянистые, едва заметные в провалах глазниц. С минуту взгляд его блуждал где-то над моей головой, потом он посмотрел на меня без выражения, как если бы перед ним было пустое кресло.
– Вы слышите меня? – спросил я.
Никакой реакции. Я вспомнил цену, которую обязался уплатить после визита, – а, да ну его к черту! Встал, чтобы позвать конвоира, но, проходя мимо гостя, услышал какой-то шелест. Гюнтер что-то бормотал, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе.
Я наклонился над ним.
– Слушаю?
– Все из-за Юргена. Я говорил ему, чтобы всегда смотрел, есть ли в чайнике вода, прежде чем ставить на плиту, а он, каналья, ноль внимания, и, когда пришли меня навестить, вся комната была в дыму, а как могло хорошо сложиться, я тогда вовсю старался, но у меня никогда ничего толком не выходило, это другие продвигались по службе, у других были красивые женщины и прекрасное положение, а мне всегда доставалась грязная работа, сраная жизнь, никакой справедливости, мне часто снится, что я ночью встаю и иду в уборную, а потом просыпаешься обгаженный или мокрый, и кто за мной уберет, все брезгуют стариками, а охранник охотнее всего подавал бы мне суп на лопате, говорит, от меня воняет, от него бы тоже воняло, если бы он в таком возрасте остался один, знаете, мне уже девяносто восемь, это возраст, правда? Не каждому удается столько прожить, но я, когда был молодой, всегда любил свежие овощи; овощи, знаете ли, и прогулки на свежем воздухе – это гарантия здоровья…
1
Шульц Бруно (1892–1942) – польский художник и писатель, еврей, убит в Дрогобыче во время немецкой оккупации эсэсовцем Карлом Гюнтером.