Когда я закончил «Богословско-политический трактат» и отдал его в печать, я уехал из Вурбурга и переселился в Гаагу, где посвятил себя работе над «Этикой». Я снял комнату на чердаке дома вдовы Ван дер Верве, расположенного на берегу под названием «Тихая набережная».
«Богословско-политический трактат» был опубликован анонимно, на обложке не было указано ни имени автора, ни имени издателя. Лейпцигский профессор богословия Якоб Томазиус назвал неизвестного автора «посланником сатаны», а Регнер Мансфельд, профессор из Утрехта, сказал, что «родился антихрист, потому что только он один мог быть автором такой книги». Йоханнес Вреденбург из Роттердама написал целую книгу против «Богословско-политического трактата», он обвинял автора работы в фатализме и в том, что цель книги — распространение атеизма. Летом 1670 года суд реформатской церкви Амстердама направил Генеральному синоду предупреждение, в котором потребовал запретить распространение и влияние «опасной и безбожной книги», и сразу после этого аналогичное обращение в Генеральный синод доставил синод Гааги. К концу лета делегаты всех синодов решили, что «нужно запретить самую дьявольскую и самую богохульную книгу, когда-либо издававшуюся в мире», и потребовали сжечь ее. Голландский суд обратился к властям государства, настаивая на том, чтобы продажа книги была запрещена, а автор найден и заключен в тюрьму.
В феврале 1671 года Клара Мария ван ден Энден вышла замуж за Теодора Керкринка.
Когда я жил в доме Франса ван ден Эндена, я учил Теодора математике. Он родился в 1639 году в Гамбурге, куда его отца отправили изучать стратегию германской армии, а когда мы познакомились, он жил со своими родителями на канале Кейзерсграхт в Амстердаме. Потом он изучал медицину в Лейденском университете и во время учебы написал трактат по алхимии, который дал мне прочитать, прежде чем публиковать его, — и хотя все, кто читал его работу, говорили ему, что утверждение о том, что можно получить золото, смешивая сурьму и ртуть при определенных условиях, нужно доказать, он все-таки напечатал свое произведение. Потом его привлекло изучение человеческого тела, поэтому он купил два микроскопа, которые я сделал. Он особенно интересовался женскими гениталиями, и все заблуждения и предрассудки, которые были связаны с ними с самых древних времен, были опровергнуты в его работе «Наблюдения». Он всегда возбуждался, когда казнили преступницу-женщину, и на следующий день он шел в Theatrum Anatomicum и вскрывал труп на глазах любопытных зевак, наблюдавших, как Теодор, вместо того чтобы, как другие хирурги, рассматривать вены или внутренности, отдавался изучению женских половых органов.
Позже, в мае 1671 года, я переехал на самую окраину города, на Павильонсграхт. Я снял комнату на втором этаже дома, принадлежавшего художнику Хендрику ван дер Спейку. В то время у него и его жены Маргареты было трое детей, а позже у них родились еще четверо.
Летом 1672 года, когда продолжались нападения французской армии на голландские территории, когда Утрехт уже был завоеван Францией, ко мне в дом Хендрика ван дер Спейка явился один французский шпион и принес письмо, написанное Людовиком XIV. Французский король хотел, чтобы я поехал с человеком, который принес мне письмо и который должен был отвезти меня к нему в Утрехт.
Король-Солнце, как, по слухам, он сам себя называл, произвел на меня удивительное впечатление — он как-то странно кривил губы, когда говорил, на голове у него был парик, локоны которого он постоянно поправлял, а на лице — больше пудры, чем было истрачено пороха при завоевании всех новых французских территорий.
«Мой дорогой Цпиноза, вы станете моим новым Мольером, моим новым Расином…», — говорил он, идя по коридорам дворца, в котором до взятия Утрехта жило самое богатое семейство в городе, и размахивая руками. Потом он повернулся ко мне, изумленный, что я никак не реагирую, надул губы и спросил: «Вы ведь слышали о Мольере и Расине, не так ли?»
«Да, но я философ, а они пишут пьесы…»
«Ах, неплохо бы было мне иметь и философа при дворе, дорогой Збиноца…»
«Спиноза», — поправил его я.
«Верно, Спиноза», — и он кивнул, при этом его парик задрожал, как дрожат ветви дерева, которое трясут дети, чтобы с него упали плоды. «Если Расин и Мольер могут жить у меня при дворе, значит, могли бы и вы. И правда, там не хватает мудреца, мудрого человека вроде вас, милый Шпиноца, то есть философа, который бы говорил о Боге, о всяком таком величественном, ну, и обо мне, конечно. Ах, Жпиноса, было бы замечательно, если бы вы написали книгу обо мне», — он посмотрел на меня и, будто отвечая на выражение моего лица, сказал: «Нет, конечно, не только обо мне, Жпиноса, пусть это будет книга обо мне и о Боге».