Я заметил, что пальцы у меня все еще прижаты к зеркалу.
«Я должен идти, господин», — сказал я и отнял руку.
«Ах, подождите немного; я понимаю, что надоел вам, я всем надоедаю, так считает и мой сын, когда к нам кто-то приходит, а я начинаю говорить, и всегда болтаю одно и то же, а вы ничего не рассказали мне о себе, не сказали, где научились так хорошо говорить по-испански, хотя родились здесь».
«Мои отец и мать из Португалии, — сказал я, — а испанский я выучил здесь».
«Почему бы вам не присесть, господин, хотя бы ненадолго?» — сказал старик и указал рукой туда, где, по его предположению, должен был стоять стул.
«Мне надо идти, — сказал я. — Я больше не живу здесь, — и я посмотрел на лестницу, ведущую наверх в комнаты на чердаке. Я больше не живу в Амстердаме».
«А где вы живете, господин; и, пожалуйста, все равно садитесь…»
«В Гааге», — сказал я, а потом посмотрел через плечо в зеркало, и мне показалось, что я увидел свое прежнее лицо, то лицо, которое я увидел, когда впервые посмотрелся в зеркало, увидел свое удивленное лицо, когда мне было пять лет. «А почему вы больше не живете в Амстердаме?» — спрашивал старик. «Не знаю», — отвечал я, и тут мое удивленное лицо в детстве исчезло, а вместо него появилось мое лицо, когда я в последний раз смотрелся в это зеркало ночью, сразу после отлучения уходя из дома. Я видел изогнутые брови, острый взгляд, сдержанную улыбку. «С тех пор как я ослеп, мне стало все равно, где жить», — сказал старик, и тут в зеркале появилось смертное ложе матери, я увидел себя рядом с ней, увидел, как я следил за ее мертвым взглядом в зеркале, в тот момент я почувствовал, что теряю что-то, я вдруг понял, что нашел нечто, что было потеряно много лет назад, это было похоже на обретение вновь однажды потерянного чувства. «Простите, господин, я так много говорю, а вы молчите, вам, должно быть, скучно…»
«Нет», — сказал я изменившимся голосом, как будто по моему горлу спускался невыносимый жар, плавивший слова, которые я произносил. «Я должен идти», — сказал я, повернулся и вышел.
Старик идет вслед за тобой, он думает, что наскучил тебе, надоел своими бесконечными объяснениями и вопросами, он ничего не знает, но тем не менее может предположить все, ты выходишь, но и он идет к двери, «Возьмите зеркало, господин», — говорит он, но ты не слушаешь, ты торопливо идешь по улице. Он делает еще несколько шагов, а потом останавливается. Возвращается домой, держась за стену, что-то тихо шепчет в зеркало. Вечером ты уедешь в Гаагу и больше никогда не вернешься в Амстердам.
ШЕСТАЯ НИТЬ
Когда я вошел в свою комнату в Гааге, то первым делом посмотрел на себя в зеркало. Так внимательно я рассматривал себя в зеркале в первый раз за много лет, до тех пор я просто смотрел — в порядке ли прическа, нет ли гноя в уголках глаз, не осталось ли белых «усов» на губах после выпитого утром молока. Теперь я снова всматривался и как будто впервые увидел свое лицо — я выглядел, как человек, стоящий на краю: я не был в безопасности, но и не падал в пропасть — просто стоял на краю: так мне показалось, когда я посмотрел на себя в зеркало. Я начал дотрагиваться до своего лица, затем обнюхивать свои ладони, кусая, пробовать на вкус пряди своих волос, потом я произнес звук П и слушал свой голос, произнес У и слушал свой голос, произнес С и слушал свой голос, произнес Т и слушал свой голос, произнес О и слушал свой голос, а затем из меня сам собой вылетел какой-то долгий крик, который мне было тяжело слушать, и я увидел, как я падаю, как касаюсь пола, как вдыхаю пыль.