Выбрать главу

Меня охватил какой-то страх перед прошлым, я хотел вспомнить все, что прошло, и как-то запечатать его, чтобы сохранить. Я вспомнил то, что было и чего больше нет, я хотел снова потрогать, увидеть, понюхать, попробовать на вкус, восстановить в памяти все, что было.

Я искал утешения в следах прошлого.

Пока еще длится память, Клара Мария будет отбрасывать падающие на лоб волосы, Иоганн будет смеяться, сидя на стуле рядом с моей кроватью. Иногда я не могу вспомнить, двигался или находился в состоянии покоя воздух вокруг их тел, не могу вспомнить, как именно двигался воздух вокруг них, как именно он был в покое; бывают моменты, когда я не вижу глаз Иоганна на внутренней стороне моих закрытых век, я вижу, как на холсте художника — он движется, а глаза ему кто-то вырезал; иногда я не слышу в памяти голоса Клары Марии, я повторяю ее слова, но ее голос ускользает от меня. Забытое причиняет мне боль, забывчивость причиняет мне боль. Я, кто когда-то считал, что память — это ненужное хранилище чувственных впечатлений прошлого, сегодня сижу в углу своей комнаты и пытаюсь вспомнить цвет голоса Клары Марии, когда она сказала мне: «А что потом?», я пытаюсь снова услышать этот голос уже не ушами, а в ушах, приходящим из памяти в то время, как я затыкаю их указательными пальцами; я пытаюсь снова увидеть Иоганна, подходящего ко мне, его улыбку, руку, которую он кладет мне на плечо, я снова пытаюсь увидеть это своими закрытыми глазами, почувствовать прикосновение. Мне не хватает забытого, следов явлений, стертых из памяти. Однако кое-что все еще длится, оно заполняет время между пробуждением и отходом ко сну, некоторое событие внезапно всплывает в моей памяти, когда я обедаю со Спейками, пара теплых глаз смотрит на меня, когда продавщица подает мне буханку хлеба, и тут я понимаю, что мое желание вспомнить прилепило теплые глаза Клары Марии на испитую физиономию булочницы, в таверне «У сломанного рога» я сижу, тупо уставив взгляд на стол, и вдруг я вижу, как сильная рука Иоганна подает мне бокал вина, я поднимаю голову и вижу сгорбленного старика, который всегда работал здесь, и снова смотрю на его руку, но это уже не рука Иоганна, а иссохшая старческая рука. Я возвращаюсь домой, смотрю на белую стену и вижу на ней прошлое; да, вот так я провожу время. Я дохожу до того, что вижу ресницы Клары Марии, я вижу их в памяти ближе, чем видел их в реальности, я вижу их на меньшем расстоянии от моих глаз, чем толщина волоса; я вижу челку Иоганна, спадающую ему на лоб, мои глаза почти касаются его лба и первого ряда волос, потом я пытаюсь вспомнить какое-нибудь движение тела Иоганна, как он проводил пальцами, запуская их себе в волосы, или как шел к двери, и снова и снова повторяю в памяти эти движения, он тысячи раз проводил пятерней по волосам, тысячи раз шел к двери. Я перебираю в памяти все события, а потом пытаюсь приблизиться ко всем запахам, ко всем прикосновениям и движениям, которым я позволил ускользнуть, упустил, не думая об их существовании, не пережив их.

Иногда мне хочется знать, как бы продолжалось то, что никогда не начиналось; когда я прохожу вечерами мимо чьих-то домов, я заглядываю в окна, и я думаю, что если бы можно было в окне увидеть события, которые могли произойти, но не произошли, что если бы в окне можно было увидеть все протекание событий, закончившихся еще до того, как началось первое из них; я останавливаюсь у этих окон, я обладаю достаточным умением, чтобы стереть лики, находящиеся с другой стороны стекла: муж, жена и трое детей ужинают, один из детей отказывается есть суп, отец дает ему подзатыльник, но говорю вам, я этого не вижу, остается только рамка — окно, а в нем пустой холст с неисследованными возможностями, и в этой рамке появляется Клара Мария, появляюсь я, мы с ней ужинаем, время от времени рядом с нами мелькают дети, они то исчезают, то появляются снова, они то есть, то их нет, они не входят и не выходят из рамки окна, они возникают из воздуха и затем исчезают в воздухе. Клара Мария спрашивает меня, неужели и вправду ничего нельзя познать с помощью органов чувства. «Все, — говорю я, — все можно познать с их помощью». Она поднимает свое голубое платье, раздвигает ноги, и я вижу ее розоватую промежность. Я опускаю туда голову, ласкаю ее языком, там бесконечно тепло, да, бесконечно тепло, только теперь я осознаю суть слова «бесконечно» (хотя разумом осознал это очень давно), теперь, когда я дрожу от холода по эту сторону окна и представляю, как там, по другую сторону, мой язык скользит по бесконечному теплу ее промежности, и все, что происходит потом, прикосновения, движения, звуки, проходящие по гортани, все это соединение наших тел напоминает возвращение домой, приезд в некий идеальный дом, оставленный еще до рождения. В одно мгновение выражение лица Клары Марии меняется, она кладет руку мне на губы, поворачивается к окну и говорит: «На нас смотрят наши дети». Я тоже оборачиваюсь, смотрю в окно, и там, с другой стороны, я вижу себя, как я стою и дрожу от холода. И я снова становлюсь тем, кто холодной ночью заглядывает в чужое окно, и в этом окне уже нет ни Клары Марии, ни меня, нет и ужинающей семьи — свеча погасла. Тогда я вздрагиваю, думаю, что на улице может появиться прохожий и увидеть, что я заглядываю в чужие окна, и я ухожу в темноту. Иногда я сразу же иду домой, иногда, когда ноги болят меньше, еще долго гуляю.