Ты умираешь, Спиноза, и я должен оставить тебя наедине со смертью, потому что встреча со смертью всегда с глазу на глаз.
ЦЕНТР ПАУТИНЫ
Я предчувствую свою скорую смерть. Я повторял это, хотя где-то в глубине души надеялся, что эти слова включают вероятность ошибки, я повторял это в тот вечер, когда смерть неумолимо приближалась ко мне. Да, сегодня вечером я умру, сказал я, вероятно, желая осознанием наступления конца избавиться от страха смерти, напугать страх.
Я чувствую, как все сильнее и сильнее болит в груди, и эта боль заставляет меня закрыть глаза, эта боль или сознание того, что я не могу видеть своими глазами то, что я должен видеть, или, может быть, страх смерти заставил меня заглядывать в темноту глазниц, и из этой темноты выныривает воспоминание о дне, когда я был отлучен, так же, как и сейчас, у меня болело в груди, но это была другая боль, тогда меня мучило отчуждение от тех, кто был близок ко мне по крови, а теперь меня мучит отчуждение от собственной крови, и, как и сейчас, мне казалось, что я теряю почву под ногами, но тогда я смело шагнул в новый день, и теперь я падаю на пол, тогда, в миг, когда я умирал, мне казалось, что я падаю в Ничто, где нет ни Вечности, ни Бесконечности, и я чувствовал себя настолько растерянным, настолько разбитым, что мне казалось, если я открою глаза, я увижу отделение собственной души от тела и что я буду стремиться удержать свое тело, чтобы сохранить себя в нем, хотя от него больше не было никакой пользы, органы чувств этого тела были уже мертвы, и от этого страха я закрывал глаза, падая на пол, в Ничто, в Конечное и Ограниченное.
Я падаю на пол и пытаюсь подняться, я встаю, и мне удается сесть на красную кровать, которая, возможно, уже не красная, время изменило ее цвет, так же как и цвет моей кожи, я кашляю, боль все невыносимей. Я ложусь на кровать и сворачиваюсь, как зародыш, и мои мысли бороздят воды памяти, как корабль быстро и легко бороздил воды, которые когда-то свивались в водовороты и не позволяли мне приблизиться к каждому моменту прошлого, и этот корабль устремлялся все дальше и дальше, торопясь вперед, а плывя, в сущности, назад еще до того, как я сбежал из жизни в философию, до того, как я отобрал у себя Иоганна из-за страха телесности, до того, как я со своими принципами сбежал от чувственности Клары Марии, перед отлучением, перед смертью матери, этот корабль плыл все быстрее и быстрее, собирая гальку прошлого в одну единственную мозаичную композицию, которая неодолимо напоминала о моем бытии, о моем настоящем я, том я, которое я искал всю свою жизнь и которое обнаружил в тот роковой миг.
Я лежу на кровати, свернувшись, как зародыш, слева от меня лежит моя жизнь, справа — смерть, я лежу и все сильнее внедряюсь в себя, ища место, где зарождается вечное и бесконечное, место, которое я никогда не видел в жизни, хотя искал его в каждый момент, когда писал, а тем более, когда размышлял о том, что написать, когда я думал о существовании, и теперь, когда я погружаюсь в собственную душу, погружаясь в собственное я, мне становится понятно, что вся душа — это место зарождения вечного и бесконечного, что душа существует только для того, чтобы выразить вечность и бесконечность, и одновременно я также понимаю, что эта попытка — абсолютно тщетная, потому что вечности и бесконечности не хватит, чтобы объяснить всю душу, а душа слишком мала, чтобы охватить вечность и бесконечность. В этот момент какая-то горячая боль поразила мое тело и мою душу, горячая боль, которая шла от осознания того, что невозможно объяснить душу вечностью и бесконечностью, и невозможно охватить вечность и бесконечность душой, но возможно телом, что душа исследует вечность и бесконечность с помощью тела, и тогда я, свернувшись, как зародыш, стал рассматривать части своего тела, я смотрел на пожелтевшие ногти, скрюченные пальцы, а затем горячая боль стала обжигающей и начала жечь меня, я подумал, что это конец, подумал, что расстаюсь с телом, я думал, что это момент прощания и с телом, и с возможностью нащупать вечность и бесконечность с помощью органов чувств, пройти по их краю. Я не чувствовал печали, уже не могло существовать никакой печали, все подошло к концу, я только думал, что все вокруг меня исчезло, все, что когда-либо мне хотелось, чтобы оно исчезло, чтобы я мог испытать себя в отдельности, и в тот момент я желал, если все еще мог желать, получить новый шанс на существование, как писатель, который написал плохую книгу и теперь хочет написать ее заново.