Она тебе снится, Спиноза? Ты видишь ее во сне? Когда она обучает тебя спряжениям и склонениям, когда произносит слова, значений которых ты до сих пор не знаешь, возбуждает ли тебя то, как катятся звуки по ее горлу, поднимаясь ко рту, рождаясь на губах, входя тебе в уши? Снится ли тебе, как катятся по горлу и другие звуки, как она зовет тебя, как произносит твое имя не только тогда, когда исправляет тебя, замечая, что такое-то существительное стоит не в том падеже, в каком нужно, но и когда просыпается и когда засыпает? Снится ли тебе, что она шепчет твое имя?
Странно, _________, но я перестал видеть сны еще в раннем детстве. К тем, кому они снятся, сны приходят, подпитываемые возбуждением, а я посвятил свою жизнь изучению возбуждения и его преодолению.
Вскоре после того, как Клара Мария начала учить меня латыни, умерла ее мать. В ней не было заметно никаких признаков печали, и за это я начал ценить ее еще больше. Я уважал ее, может быть, больше за умение контролировать чувства, чем за знания, потому что слезы и страдания у меня всегда ассоциировались с людьми, которые не слышат зова познания и вместо того, чтобы посвятить себя открытию глубочайших истин, поддаются влиянию аффекта. Только одно изменение произошло в Кларе Марии после смерти ее матери — она все чаще уходила из дома, не говоря Франсу, куда идет, и не возвращалась по несколько часов.
Однажды днем я отправился на прогулку вместе с Кларой Марией. Мы добрались до последнего дома в Амстердаме, а затем пошли дальше по дороге, которая вела куда-то далеко за горизонт под облачным небом. Я слушал, как звук наших шагов разрывает тишину, которой становилось все меньше и меньше, потому что Клара Мария, хотя и прихрамывая, шла все быстрее и быстрее, а я за ней. Потом я услышал, как Клара Мария повторяет: «Кто я? Клара Мария. Кто я? Клара Мария. Кто я? Клара Мария…» Я слышал, как она повторяет один и тот же вопрос и дает один и тот же ответ, шагая все быстрее и быстрее, хромая, и все быстрее и быстрее спрашивая себя и отвечая себе: «Кто я? Клара Мария. Кто я? Клара Мария. Кто я? Клара Мария…» Потом, изнемогая от бега или от вопросов и ответов, она упала на землю, но не перестала спрашивать и отвечать: «Кто я? Клара Мария…» Эти вопросы и ответы самой себе стали уже походить на пытку, как будто она спрашивала и отвечала, пока кто-то бичевал ее душу. Глаза у нее были закрыты, она с силой сжимала веки, как будто боялась, что что-то ускользнет от нее сквозь зрачки. Потом она несколько раз подряд спросила: «Кто я?», не называя своего имени, вместо этого испуская какие-то болезненные вздохи, похожие на немые крики. Я стоял рядом и смотрел на нее. Она перестала спрашивать себя. Выражение муки на ее лице сменилось выражением равнодушия. Глаза у нее все еще оставались закрытыми, но уже не так крепко — веки были немного расслаблены. Понемногу рот стал растягиваться в мягкой улыбке, она приоткрыла глаза, посмотрела странным взглядом, который шел сквозь меня и фокусировался где-то в пяти шагах позади. Она сказала: «Это так странно. Если ты достаточно серьезно спрашиваешь, кто ты есть, и если достаточно громко произносишь свое имя, если ты всего себя вложишь в вопрос и в ответ, то в какой-то момент ты забудешь свое имя, наверное, потому что имя — это неправильный ответ на вопрос: Кто я? И потом ты забудешь и вопрос и не сможешь найти в уме это Кто я? чтобы спросить себя, вероятно, потому что этот вопрос не доходит до того, кто я есть. И тогда наступает чудесный момент, когда исчезает и вопрос, и ответ, тогда появляется ощущение, что ты теряешь все то, что считаешь собой и что тобой не является, и тогда ты становишься собой, тогда ты существуешь в себе».