Теперь, тридцать лет спустя, можно задаться вопросом, соблюдаются ли эти границы и не обозначились ли недостатки первоначального устройства, делающие функционирование нашего институционного государства менее эффективным или по меньшей мере дискредитирующие его, что может привести к ослаблению государства, являющемуся, как о том говорил своему оппоненту Макиавелли, неизбежным этапом при переходе к абсолютизму. В конце концов, в аргументации Монтескье главным совершенно очевидно являются не логика или убежденность в разумности правителей и подданных, а принцип надежды. В своем предисловии Жоли формулирует это следующим образом: «Но жива еще общественная совесть, и небо вмешается в один прекрасный день в игру, которая ведется против него».
Ясно, что принцип надежды состоит в обращении истории к праву, но в разное время это обращение может привести и к хорошему, и к дурному, а сейчас целый ряд признаков свидетельствует о том, что в нашей демократической стране ведется игра с целью вытеснения прежнего демократического согласия, подчинения демократического порядка разного рода интересам, а также с целью парализовать способность принимать решения у призванных к тому исполнительных и законодательных властей. Можно привести здесь лишь несколько примеров. Предусмотренная нашей конституцией репрезентативная демократия фальсифицируется, когда политическим партиям, а внутри них так называемому базису фактически предоставляется право принятия решения, что связано с представлением о праве решающего голоса, что, в конце концов, превращает парламентариев в передаточное звено, а носителей исполнительной власти в простых исполнителей.
Другим способом воздействия на процесс принятия решений созданными на конституционной основе органами является растущее число и усиливающееся влияние гражданских инициатив и различных непартийных организаций. Разумеется, в конкретных областях и до определенной степени они совершенно необходимы и законны, однако не имеют никакого права превращаться в некое подобие плебисцита, понятие о котором отцы-законодатели благоразумно не заимствовали из Веймарской конституции. Каждой позиции, основанной на специфической заинтересованности, в нашем плюралистическом обществе противостоит другая, столь же законная позиция; следовательно, должна существовать власть, стоящая над ними и ориентированная на общественные интересы, и она должна не просто существовать, а быть действенной. Это справедливо как для вопроса об использовании атомной энергии, так и для вопроса о строительстве местной окружной дороги, но слишком широкий спектр подобных задач приводит к патовой ситуации. В понятии «больше демократии» таится опасность чрезмерной демократичности, при которой в плюралистическом обществе все и каждый чувствуют призвание править страной, а в результате сфера деятельности созданных на конституционной основе институтов ограничивается или вообще сходит на нет. Это не зафиксированное законодательно, но практикуемое притязание на соправление наносит ущерб принципу разделения власти и приводит к тому, что определяемое не может быть определено, поскольку право подменяется тем, что каждый считает своим правом.
В-третьих, предусмотренная нашей конституцией свобода не есть свобода от границ или обязанностей. Свобода не есть вольница. В частности, должно ограничивать свободу тех, кто стремится лишить свободы нас. Семантическая война, ведущаяся при помощи фальсифицированных понятий, таких аргументов, как запрет на профессию, террор потребления, репрессивная свобода, отчуждение человека человеком, — это просто завеса из громких слов, за которой на самом деле таится не социально-экономический анализ, а попытка изменения системы, имеющей своей целью деградацию наших институтов, что отчасти уже наглядно и успешно происходит в наших собственных университетах. Так или иначе, но у истоков этого процесса стоит Макиавелли.
Заключение: наша демократия привела к образованию такого общества, при котором социальное государство превратится в государство тотального снабжения под девизом: государство за все и всех, никто за себя или для всех. Но в этом случае, с одной стороны, в заднюю дверь проникает представление о тотальной ответственности государства, а, с другой стороны, над парадным входом прибивают плакат «Больше демократии». В результате, хоть тотального государства пока и не возникает, тем не менее, возникающий хаос на долгое время становится питательной почвой для возникновения разного рода идеологий, утопий и тоски по освободителю, каковым с удовольствием стал бы Макиавелли. Разумеется, это не все, а лишь немногие проблемы нашей современной ментальной организации, когда конституционные права и конституционная действительность приобретают тенденцию к расхождению. На странице 67 книги Макиавелли говорит своему оппоненту: «Ну, так попробуйте в вашем до основания прогнившем обществе, в котором каждый живет в сфере своих материальных интересов и эгоизма, попробуйте опросить большинство, и со всех сторон вы получите в ответ: Что за дело мне до политики? Какое мне дело до свободы? Не все ли равно: что то правительство, что это?» Именно об этих вещах и идет речь. И именно поэтому сей диалог в загробном мире не есть беседа теней в вечной тьме, но тот диалог, что мы ежедневно ведем сами с собой, поскольку ежедневно появляются новые причины к нему и к тому, чтобы призадуматься о возможностях сохранения нашего свободного общественного порядка.