- Вселенную шапками закидаем?!
- Дело даже не столько во вселенной, сколько в человеке, в отношении к нему. В признании его сложности, противоречивости, порой трагичности. В понимании того, что история не райские кущи, не прямая магистраль в царство разума и человечности. В ней есть тупики, закоулки, такие чудовищные повороты, на которых у человечества голова идет кругом. Бывает, что приходится отступать. Мы еще очень мало знаем о будущем, а стало быть - о прошлом, о самих себе.
- Но при чем тут фантастика?
- Фантастика ведь еще пытается предвидеть. В каждой ее модели, в самом столкновении человека с неведомым уже таится необходимость предвидения, чисто фантастический элемент.
- Но ты же отрицал моделирование будущего!
- Как сущность фантастики, но не как один из ее элементов. Здесь речь идет не о будущем, а о возможном, не о вымышленных достижениях, а цене этих достижений, человеческой цене.
- Стало быть, не столько возможные факты, сколько следствия из них?
- В этом роде. И тут-то вступает в игру то видение мира, которым обладает фантаст, его понимание человека и истории, И оптимизм оказывается разным.
- Именно?
- Я бы определил эти лагеря так - релятивизм и антропоцентризм. Главный метод первого - сомнение, отрицание мифов и догм сегодняшнего дня. Это дает возможность разрушить устоявшиеся представления, всколыхнуть живую, ищущую мысль, предостеречь от розового оптимизма. Главное во втором - утверждение идеала, прямое его утверждение. Это воодушевляет мечту.
- Релятивизм - это, наверно, Лем? Это все его предостережения?
- Это не только Лем. Это целое направление.
- И твои симпатии, конечно, на стороне Лема?
- Это мои личные симпатии, но мне кажется, что в них есть что-то объективное. Понимаешь, есть самый привлекательный миф - миф о всемогущем человеке. Он привлекателен, ибо наполняет осмысленностью нашу жизнь, нашу борьбу, но в нем таится и опасность...
- Но почему же антропоцентризм?
- Потому что от убеждения во всемогуществе человека есть реальная опасность перейти к убеждению в его избранности - избранности земного человека, а не разумного существа вообще. В антропоцентристской фантастике вселенная и история теряют качественное многообразие, становятся лишь разнообразными, качество вырождается во внешнее различие.
- Ты прав в том смысле, что в фантастике антропоцентризм действительно незримо лежит в основе многих и многих вещей. Ефремов...
- Ефремов - это вершина антропоцентризма. Его "Туманность Андромеды" дает полное развертывание этого тезиса - на всю историю и на всю вселенную. Собственно, такой размах в одной книге и стал возможен лишь благодаря внутреннему убеждению в единообразии... В этой грандиозности - величие книги, ее роль в фантастике. И в то же время эта грандиозность исчерпывающа. Недаром после "Туманности" кажется почти невозможным что-либо добавить к ефремовской картине - все кажется частностями.
- Значит, успех "Туманности" связан, по-твоему, с ее антропоцентристским духом?
- В значительной мере. Человеку импонирует величественная картина торжества разума. Импонирует невысказанная, но явная мысль о великом призвании человека во вселенной, импонирует еще и потому, что совпадает с его внутренним, неосознанным убеждением, доводит его до логического завершения. Эта картина становится ему особенно близкой и потому, что, блуждая в космосе с героями Ефремова, он нигде не встречает Неожиданного, Иного - разнообразие форм материи имеет, по Ефремову, форму пирамиды: в вершине ее одна точка - человеческое общество, в существенном повторяющее наше, земное. Такова Эпсилон Тукана. Такова фторная планета. И это не случайно - иначе не было бы тоски Мвена Маса и опыта Рена Боза. Не было бы и странного в общем-то предложения, сделанного в "Сердце Змеи" - переделать человечество фторной планеты по "кислородному" образцу.
- Ты отрицаешь эту пирамиду?
-: Я не взялся бы ее утверждать. Миф об избранности легко может превратиться в антропоцентристскую ограниченность. Из веры в человека может родиться самоуспокоенность, нежелание признавать возможность чего-либо иного. "Туманность Андромеды" .- научный вариант мифа - в проекции на будущее.
- А "Лезвие бритвы" продолжает?
- Нет, скорее предшествует. На сей раз - это трактат о "единственности решения" системы исторических уравнений. "Лезвие" - этап от прошлого к настоящему. Утверждается, что законы природы и общества действуют с железной однозначностью и отбирают лишь целесообразное (вся сложность и случайная неповторимость социальных условий Земли как бы не замечается). Тогда понятно, что наше нынешнее общество, наш духовный мир, наши эстетические и прочие критерии не могут не повториться в любом уголке вселенной. "Лезвие" дополняет "Туманность". Да что общество! Даже внешний вид обусловлен с той же прямолинейностью, которая дает возможность утверждать его универсальность в природе - вспомни ранние "Звездные корабли"!
- Ты не согласен с этой мыслью?
- Нет. Идея Колмогорова о мыслящей плесени, как и гипотеза Лема о мыслящем океане, при всей их биологической нецелесообразности, даже неправдоподобности, кажутся мне значительно глубже: они позволяют увидеть нас самих как одну из частиц великого мира разума, увидеть со стороны - как великое рядовое явление...
- Значит, дело в том, чтобы придумывать как можно более отличающееся от нас?
- О господи! Что это ты стал так непонятлив? Дело в том, чтобы столкнуть человека, человечество с самим собой.
- Теперь понял: не просто с очередной загадкой природы или "трудностью роста", а с Иным, того же ранга, что он сам или оно само, чтобы в этом столкновении постичь меру своей силы- и слабости, меру того, что могут принять разум и чувства, меру ограниченности и безграничности - это ты имеешь в виду?
- Да. И решения здесь не в пользу мифа о всемогущем Человеке. Нет, здесь и Непонимание и Неприятие, здесь часто поражение - но какое! Насколько выше человек в этом поражении, чем в своем победоносном шествии сквозь время и пространство! Антропоцентризм сладко убаюкивает мысль человека. Иное уже пугает его, он уже не способен думать иначе, как по аналогиям. Между тем смысл фантастики - дать человечеству иной взгляд на себя: взгляд со стороны. Наука содержит в себе скрытую возможность этого, фантастика ее реализует. Что открывается в этом столкновении - бесконечный повтор нашего мира или релятивизм наших понятий - зависит уже от установок автора, ведь потенциально возможные "итоги" науки двойственны.
- И это все, что тебя интересует? А где же все-таки фантастика как литература: ее образы, их соотношение с действительностью, ее художественные средства?
- Читай Пруткова. Нельзя объять необъятное. Да и что образы! Я не уверен, что вся она пойдет по линии человеческого образа, как средства решения своих задач...
- Н-да... ммм...
Я взглянул на него - ну, конечно! Он спал, бесстыдно спал, отключив все рецепторы, кроме слуховых и настроившись на автономную программу "поддакивания".
Вот и кончилась фантастика. Шумное купе, споры, робот-двойник. Есть ночь и поезд, несущийся - куда? - и моя неоконченная погоня за неведомым,