Выцветшие космы, перевязанные грязным бинтом, образовывали причёску “сенокос на лыжах” или что-то вроде. Безобразные синие прожилки на ноздреватой коже, трясущиеся руки, хищный взгляд.
– Чё уставился, Антоха, соскучился? Не нравлюсь, да… ну и вали отсюда!
Юлька смачно сплюнула под ноги, глубоко затянулась и картинно воткнула руки в боки.
– Или покупай, или проваливай. Некогда мне с тобой. Похмелиться надо. Или это… за показ денег не берут, конечно, но, ты же свой. Дай пару сотен и побазарим. А чё… детство вспомним золотое. Я для тебя станцую. Ха-ха, шучу. Ну-у-у, дашь на пузырь или как?
Мне было двадцать семь лет, значит ей столько же. Но передо мной стояла пожилая особа, прожившая как минимум вдвое больше: артритные колени, глубокие борозды морщин, отвисшие мочки ушей, расплющенные кисти рук.
На пластиковом ящичке перед ней стоял набор танцующих хрустальных кукол, тех самых, с которых всё и началось.
Его звали Геннадий Романович, видный мужчина из соседнего дома. У него была какая-то редкая слесарная профессия, предполагающая навыки во всех областях творчества.
Тогда ему было чуть больше тридцати. Счастливый родитель двух маленьких ангелочков и муж миниатюрной красавицы, о которых он рассказывал с придыханием.
Он приходил со своим стулом в тот тенистый уголок, где танцевала Юлька и смотрел.
Однажды он принёс разноцветную хрустальную фигурку танцующей девочки и подарил Юльке. Видели бы вы, как она визжала от радости.
Потом была ещё фигурка, ещё и ещё.
Позже Юлька замкнулась на время, избегала общения.
Я был её единственным другом, поэтому она мне открылась. Это была любовь: самая первая, самая романтическая, драматическая и сказочная одновременно.
Юлька сбегала с уроков, чтобы встретиться с ним, с Геннадием Романовичем, который, похоже, увлёкся не на шутку.
Для Юльки эта любовь была сказочным приключением, пропуском в мир взрослых чувств. Она горела сполохами.
А он…
Для взрослого мужчины девочка с её безграничной любовью становилась серьёзной проблемой. Геннадий Романович не прочь был вкусить из рога изобилия сладкого нектара, с удовольствием откупорил сосуд непорочной юности, но топлива для страсти в его развратном теле и желания что-то в жизни менять оставалось всё меньше.
Надо было что-то делать, тем более жена несколько раз ловила на горячем. В один из дней любовник испарился вместе с семьёй, не оставив Юльке координат, но передав через случайного юношу очередную статуэтку и страстное любовное послание, в котором не только ставил крест на их отношениях, но и давал надежду.
Слабый оказался человечишко, ничтожный и жалкий.
Ранимая творческая натура девочки не выдержала и…
И треснула.
Юлька перестала общаться со мной, со сверстниками, замкнулась, а позже и вовсе исчезла из поля зрения.
Мне в ту пору было чуть больше шестнадцати лет. Жизнь шла своим чередом. События наслаивались друг на друга, я взрослел, влюблялся, постигал азы возмужания.
Конечно, я довольно часто вспоминал Юльку, с которой меня связывало очень многое.
Её сумасшедшие танцы забыть было попросту невозможно.
И вот она передо мной. Представить эту опустившуюся женщину танцующей попросту невозможно.
– Чё, жаба задавила, денег жалко? А у меня душа горит. Душа, понимаешь. Геночку вчера похоронили. Сорок три года прожил… с нелюбимой женой прожил. А я… я искала его все эти годы, ждала. И любила. Вот ты, ты знаешь, что такое любовь? Откуда тебе знать. Купи этих… танцулек… Антоха. Только ты знаешь, что они для меня значат. Только ты. Может, вспомнишь когда… хотя, чё обо мне шалавой помнить. Тыща и всё твоё. Не жмись, дружище. Вот эту, самую первую, помнишь? Какая я была… боже мой… Геночка. Ну почему, почему так! Ведь он меня любил, только меня. А я его. Странная жизнь, странная и непонятная.
С чистого листа, с новой строки
На крутом бережке в низовьях реки, недалеко от устья притаилась крохотная деревушка, гордо именуемая посёлком, под романтическим названием Лабожское. Северные географические объекты в этих суровых краях имеют красивые поэтические имена.
Пределы здесь тихие, обильные на промысел: хватает и зверя с птицей, и рыбы речной да озёрной, грибов, ягоды пропасть. Однако основное занятие аборигенов – животноводство. Не они так решили – государство.
Есть в посёлке свой сепараторный цех, маслобойка. Молоко перерабатывают в масло и хранят в ледниках до прихода баржи, на которой привозят всё необходимое для производства и немногочисленного населения.