Стирали спецовку подружки через день. Дизель свой механик каждую смену натирал до блеска, смазывал, чуть не облизывал. Каждая вещь на работе и дома лежала у него на определённом раз и навсегда месте, строго по размеру, цвету и надобности.
Такой уж аккуратист.
Костюмы свои, относив недели три-четыре, Геннадий Вениаминович выбрасывал на ветошь.
За праздничную самогонку он как правило требовал оплату белым сукном, а Варька, вдовица тридцати двух лет ( её муж в маломерном судёнышке при штормовой погоде потоп), нашивает ему эту фестивальную амуницию.
Варвара в городе на швею выучилась. И чего только в деревню попёрлась – не понятно. Любовь, говорит.
Дура баба. Но сердцу не прикажешь. Знать бы, где упадёшь – соломки бы подстелил. Мы по большей части судьбе своей не хозяева: принимаем то, что само в руки идёт. Кто скорбно и терпеливо переносит превратности, иные со злобой, злопамятно.
Говорила муженьку Варька дома остаться, так нет, добытчик хренов. Теперь одна кукует.
Перевернулся муженёк на малом дизельном суденышке вверх дном, здесь такие аварии оверкилем называют, а выбраться из чрева не сумел. Может, выпивши был или заспал штормовую ситуацию: на волнах часто сон внезапно приходит.
Не он первый, не он последний. Судьба-злодейка. Хорошо хоть Варвара ремеслом владеет, заказов на пошив всегда достаточно. Она и кулинарка отменная, причём лучшая в этом краю: пироги да кулебяки готовит знаменито, мясо и рыбу в десятках экзотических видов.
Любил Геннадий Вениаминович её удивительного вкуса стряпню.
Генка частенько Варьку к себе зазывал. Та никогда не отказывала. Любой бабе мужичок время от времени надобен, чем она хуже. Только Генка не от вожделения и страсти её ласкал, в положение вдовье входил, уважение за рукодельное искусство выказывал.
Взаимная так сказать доверительная симпатия в качестве частичной оплаты за постоянные услуги. Генка Варюху подкармливал и обеспечивал как родную жёнушку.
Женщина тоже была довольна этому эпизодическому сожительству, причём, замуж за Геннадия Вениаминовича не стремилась.
Генка расплачивался с ней продуктами, самогонкой и хозяйственными способностями: подправить чего, отремонтировать, построить. Машинку швейную, опять же, настраивал. Он и этому самостоятельно обучился.
Электростанцию Геннадий Вениаминович на полную мощность включал на утреннюю и вечернюю дойку, когда нужно было молоко сепарировать, маслобойку заводить и, конечно, когда в посёлке намечалось кино с танцами.
Развлекательная программа шла отдельным общественным договором, правила которого сам Генка и обозначил. Услуга эта факультативная, оказывается в нерабочее время, можно сказать альтруизм некоторого рода.
Механик привык всегда за всё платить, поэтому любил, чтобы с ним тоже честь по чести рассчитывались. Потому, своё свободное время оценивал индивидуально: исчислял свой бонус в молоденьких любительницах танцев, готовых послужить обществу своим упругим телом.
Хотите удовольствий – милости просим на сексодром со всеми вытекающими из этого согласия сопутствующими последствиями: поесть приготовить, постирать, в дому и на станции прибраться.
Сколько кому лет Генка у прелестниц не спрашивал: милиции в тех краях нет, и никогда не было, преступлений и подавно. Места там тихие, девственнные. Двери в дом хозяева подпирают метлой-голиком, чтобы обозначить – нет в дому хозяев, отлучились по хозяйственным надобностям или колхозному обременению. Никто никогда в этой местности на чужое не зарился, не принято.
Геннадия Вениаминовича уговорить было не сложно, если молодица попадалась незнакомая, справная и лицом не особо уродлива. Но сначала кино для общественности покажет, потом танцы, где он, вроде как диджей и завклуб заодно.
Пластинки, проигрыватель, динамики, цветомузыка – тоже им приобретены и в посёлок доставлены. Да и в музыке лучше прочих Генка разбирался. Талант у него во всём незнакомом ориентироваться, к чему интерес имеет.
В деревне говорили, что Генка-механик – настоящий самородок.
Отцы и матери наперебой своих девчонок ему сватали, он только улыбался и благодарил.
Много бабьего население, почитай почти все, перебывали в его дому постоялицами. Чем они там занимались – никому неведомо. Слухами земля полнится, а более никто ничего не знает.