Однако, догатку к делу не пришьёшь. Бабы не признавались, Кулешман гордо ухмылялся.
Услышал строптивый родитель обидную для себя версию о инородном происхождении дочери и психанул. Что творилось в его голове – никто не ведает, но с фермы Кулешман пришёл в состоянии сильного подпития.
Опьянение родителя было тем непонятнее, что он отродясь капли спиртного в рот не брал. Его от горячительного зелья и вообще от пьяниц с души воротило. И вдруг такая оказия…
Глаза у Николая Егоровича сверкали молниями, сжатые кулаки хрустели, желваки на челюстях ходуном ходили, про дикий взгляд и говорить нечего.
Вёл он себя более чем странно: ходил взад-вперёд по горнице, размахивая ручищами, и красноречиво молчал, словно готовился разнести всю хату к чёртовой матери.
Марийка предпочла ретироваться в свою комнатку, благо ей было чем заняться.
Потом отец улёгся, успокоился, даже к стенке отвернулся, но явно не спал: его выдавали странные вздохи и кашель.
Девочка начала беспокоиться, возможно, интуиция начала лихорадочно сигналить о приближающейся откуда не ждёшь опасности, или опыт совместной жизни сообщил – что-то не так с родителем.
Так и вышло. Чутьё опоздало с подсказкой. Кулешман резко встал с кровати, подскочил к Марийке, с хрустом рванул на её груди платье, отхлестал по щекам, больно схватил за косы, повернул задом, загнул, повалив на стол, и изнасиловал.
Больно, жестоко, не обращая внимания на сопротивление и крики.
– Папа, папочка, не надо, – яростно вопила Маша, – как мне теперь жить, утоплюсь ведь!
– Суки! И ты сука, и мамаша твоя паскудная. Теперь уж не узнать, кто её подлюку обрюхатил. Придёт домой – убью, шалаву подзаборную. Меня, Кулешмана, посмешищем на селе сделала.
Позже, когда вскрылась правда, отнекивался, твердил, что оговаривают, что напраслину возводят.
– Не мог я… Как же это, родную-то доченьку, кровиночку. Не было того! Марийка, ты хоть скажи.
– Мог, батя, мог!
Это был приговор. Дочь долго скрывала, что родной отец над ней так паскудно надругался, бинтовала растущий живот, чтобы раньше времени себя не выдать. Увы, шила в мешке не утаить.
Машка родила. От собственного отца. Стыдоба – не пересказать.
Чтобы хоть как-то скрыть срам, тогда ещё Ефим Пантелеевич жив был, пришлось Маньку к родственникам отправить в соседнюю область.
Кулешману и на этот раз сошло с рук, а сам он и глазом не моргнул. Если не бьют – значит можно.
Однако, сельчане прознали о той секретной спецоперации: Земля-то круглая, а языки шершавые. Вскоре вся деревня лишь о том и судачила, что Кулешман обрюхатил собственное дитяти, что “таперича никак не понять – дочка Ангелинка ему или внучка”.
– А коды дитя вырастет, что этот зверюга ей баить будет? Бяда! Одно слово – Кулешман. И откуда такие нелюди на свет родятся!
– Знамо откуда, из той же щели, что и мы с тобой.
– Дурило, я ж не о том. Как таких типов Земля носит! Это же нать… не по людски это.
Марию с Ангелинкой, так назвали ребёнка, привезли обратно в родную деревню.
Колька себя Царём горы почуял: сексуальные забавы на стороне поставил на поток. И дочку свою, Марийку не забывал время от времени навещать, когда мамаши дома не было. По накатанной тропинке уже проще было прилаживаться.
Манька только поначалу сопротивлялась, потом свыклась, даже ждала, когда родитель её “облагодетельствует”. Может и правду говорят, что-то про Стокгольмский синдром, будто бы у жертвы агрессора-насильника в качестве бессознательной защитной реакции довольно часто возникает симпатия, чтобы окончательно не свихнуться.
Танюшка мерзкой популярности, тоски по загубленной жизни и безмерного чувства вины не вынесла – порешила себя, вскрыв серпом вены на обеих руках.
В том, что Марийка разделила её горемычную судьбу, она только себя кляла. Кого же ещё, если выходит, что родила дитя на потребу стареющего сатира?
После смерти Танюшки Кулешман уже не стеснялся совокупляться с Марийкой: совсем распоясался, женой дочку на людях кликал.
Ладно если бы миром и ладом жили. Не тут-то было. Обижал Колька жену-дочь часто: мордовал нещадно, гулял напропалую, а спать заставлял непременно вместе.
С возрастом его сексуальные потребности и мужская сила, как ни странно лишь возросли.
Манька ещё и Сергуньку от отца родила, потом Павлика прижила.