Это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось.
Она просто дурачилась.
Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения.
Правда однажды Лёлька простыла. Я ставил ей горчичники.
У меня горели щёки, дрожали руки.
Линия позвоночника и упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на медицинской процедуре.
Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала кровь.
Я дотронулся подушечками пальцев до Лёлькиной лопатки. Она съёжилась, взбрыкнула и покрылась мурашками. Как же мне хотелось дотронуться до них губами.
Хорошо, что подружка не видела выражения моего лица. Наверно в этот миг я был похож на маньяка, готового на всё.
Лёлька плакала, жаловалась на жжение, на то, что болит голова и ломит тело.
Я сидел подле неё, перебирал миниатюрные пальчики, целовал в лоб и волосы, всячески пытался успокоить.
Лёлькин папа пришёл с работы в ту минуту, когда я снимал горчичники.
Не разобравшись, что к чему он сгрёб меня в охапку и вышвырнул из квартиры.
Было обидно.
Больше всего возмущала неопределённость. “Неужели нам не разрешат больше видеться?”
Не знаю, как и что объясняла Лёлька папе, он пришёл ко мне сам.
– Ты это, заходи, если что… я же не знал. Дочка ждёт тебя. У неё нет мамы, а я вечно на работе. Мне показалось, что у вас… ладно, проехали. Меня Пётр Фёдорович зовут.
Наверно это послужило толчком, катализатором чего-то немыслимого для нашего уровня общения.
Мы выскочили из обыденности и улетели в нирвану. Потрясённые первыми невинными шалостями и безумно волнующими открытиями, мы смешали воедино пространство и время, иллюзии и реальность, не поимая, как с этими чудесами поступить.
Время позволяло нам искажать действительность, выходить и улетать за рамки реального, создавать новые миры и измерения.
Я мог ласково сжать её лицо между ладонями, ощутить бархатистость кожи влажными губами, запечатать рот поцелуем, почувствовать сладковатый вкус внутренних соков, вдыхать немыслимо завораживающий аромат дыхания.
Лёлька сама хотела, чтобы я её ласкал и тискал.
Сама!
Целовался я неумело, но это не имело значения. Она тоже ничего не умела.
А ещё Лёлька иногда позволяла залезть головой под кофточку и совершить путешествие в таинственный мир упругих округлостей и напряжённых сосочков, отчего я реально сходил с ума.
Смотреть на сокровища, скрывающиеся в глубине одежд, не было дозволено, но это и не важно. Было достаточно маленьких уступок: манящих, чарующих и немного запретных.
Лёлька доверчиво и трогательно глядела прямо в мои влюблённые зрачки, держала меня за руки и сияла, словно летняя радуга от избыточного количества счастья, чем приводила меня в неописуемый восторг.
Мы оглушительно молчали, зачастую в абсолютной неподвижности, наполняя сердца и души любовью, вот что было особенно важно.
Лёлька была божественна, прекрасна, можно сказать идеальна.
“Увидеть её нагую и умереть”– вот о чём я постоянно думал, но боялся даже себе в этом признаться.
Понятно, что умирать, когда на тебя свалились миллионы тонн счастья, никому не захочется. Это была романтическая идеализация, мираж, сотканный из бесконечно огромного эстетического наслаждения, эмоциональных бурь, физиологических реакций и эротических переживаний, способствующих превращению нормального человека в сказочно счастливого безумца.
В тот день, в канун Нового года, мы решили испечь торт. Петр Фёдорович был в командировке. Нам никто и ничто не могло помешать быть счастливыми.
Лёлька, как обычно, дурачилась: мазала моё лицо мукой с приторно сладкими взбитыми сливками, потом медленно всё это облизывала, стараясь засунуть язычок как можно глубже мне в рот.
В какой-то момент процесс вышел из-под контроля. Кто-то из нас или оба мы провалились в иное измерение.
Как долго длилось путешествие в астрал, определить было невозможно. Очнувшись, мы увидели сплетённые тела, оголённые по пояс.
Набухшие Лёлькины соски, венчающие малюсенькие упругие грудки, смотрели на меня, не мигая, яркими вишенками. Удержаться от соблазна попробовать это лакомство на вкус, было попросту невозможно.
Подобного наслаждения никогда прежде мне испытать не доводилось.