Майор снимает ремень Ждана и затягивает по своей фигуре (в весе махового пера мухи-дрозофилы). Отдает Ждану и с невыразимой гордостью произносит:
— Носите!!! Будете потом детям говорить, что вам ремень лично товарищ майор Катунов затягивал!
Ждан тупо вертит в руках вернувшееся к нему обручальное кольцо, в крайнем случае — повязку на лоб или ошейник.
— И втяните живот, когда стоите в строю, вы меня слышите, курсант Ждан?
Ждан медленно выходит из ступора:
— Н-никак нет!
— Что-о-о?! Не слышите?! Вы еще и глухой, твою мать?
— Э-э-э, никак нет, товарищ майор, я не глухой и вас не слышу, э-э-э, в смысле, я не могу втянуть живот!
— Почему? Вы отказываетесь выполнять приказ старшего по званию?!
— Никак нет, товарищ майор, я просто не могу выполнить этот приказ!
— Так я вам сейчас помогу, курсант Ждан, я вам так помогу — вы потом живот от позвоночника не отлепите, твою мать!
Майор хлопает Ждана ладонью по животу — эффект холодца, бьющегося в лихорадке.
Тогда майор двумя руками пытается вдавить живот Ждана вовнутрь — руки проваливаются как в «черную дыру», причем сверху и снизу рук немедленно откуда-то возникают «черные горы» жданового пуза.
Майор несколько минут в исступлении месит квашню, но сдается и отступает, утирая выступивший пот. Вдруг его пробивает озарение:
— Курсант Ждан, надеть ремень!
Ждан, не ожидавший подвоха, мгновенно прикладывает ремень к спине, но замирает, обнаружив что нынешнего размера не хватает даже чтобы обхватить бедро!
Пат!
Со стороны все это действо напоминает схватку борца сумо с предприимчивым муравьем, причем первый и рад бы проиграть, но просто не знает как!
Майор, чувствуя, что авторитет командира несет непоправимый ущерб, принимает соломоново решение переложить ответственность по команде:
— Товарищ прапорщик, устранить недостатки! — доносится команда.
В мозгу проносятся жуткие картины хирургического устранения жданового жира, страшных диет, в лучшем случае — целые дни занятий физкультурой. Все замирают, потому что никто не может даже предположить, чем все это закончится как для Ждана, так для прапорщика и наших нервов.
— Курсант Ждан, встаньте во вторую шеренгу, чтобы мы вас больше не видели, — усталым, от долго сдерживаемого смеха, голосом командует прапорщик.
— Служу Отечеству, — неожиданно доносится в ответ.
Когда строй затих, Ждан, почему-то с вопросительной интонацией, ответил:
— Есть???
— Нет, пить, твою мать! — взорвался майор и покинул казарму, чтобы больше никогда не приходить в нее во время поверок.
ПРИСЯГА
Выстроили нас на плацу за полчаса до начала. Стоим, ждем.
Перед нами столы, красной тряпкой накрытые, офицеры ходят, нервно переговариваясь, солнышко светит — благодать.
Впустили «зрителей на трибуны» — родственники и друзья некоторых счастливчиков приехали.
И вот оно — Солнце — прибыл начальник училища, генерал-майор по фамилии, не помню какой.
— Смии-и-и-рна! К принятию присяги приступить!
Капитан незаметно скрещивает пальцы, глубоко вздыхает и…:
— Курсант Бобров, для принятия воинской присяги, ко мне!
Мать! Я в списке первым оказался! На тренировках был общий пофамильный список, так там я вторым был, а теперь эти гады по институтским группам разделили.
Даже вспотеть времени не осталось. В голове только одна мысль — только бы не «забуратинить» (в смысле, иноходью не промаршировать).
Левая нога — вперед, левая рука — назад, правая судорожно автомат придерживает. Фу-у-у-у, дотопал, хорошо стол передо мной прямо стоял — поворачивать не пришлось.
— Товарищ капитан, курсант Бобров по вашему приказу прибыл!
Хорошо вякнул — «петуха» не пустил, у капитана морда на лице разгладилась — все по плану.
— Воинскую присягу принять!
— Есть!
Хвать папочку со словами. Кругом! А-а-а, ухмыляющиеся рожи «сослуживцев», хрен я вам через правое плечо крутом развернусь.
Черт — ветер бумажку, к папочке не прикрепленную, треплет, что делать? (Чернышевский недорезанный).
А пошло оно все на хрен — отпускаю приклад автомата (его, поди, ветер трепать подустанет), теперь держим папочку и листочек двумя руками. Не изящно, зато действенно — учитесь, морды, пока я жив.
Поехали:
— Я… … …!
Да! Немного клятву пионера напоминает! Только уже нет слов «Жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин» — и то, слава богу.
Хорошо прочитал-то как, Левитану показать не стыдно, вон, Лоншаков уже носом шмыгает — никак, заплакать хочет (или простыл)?