Много чего не заладилось в это странное утро. Носки командира второго отделения, носившего кличку «ГигаОм», намертво привязанные к спинке кровати, вяло покачивались в казарменном сквозняке, из моей тумбочки рассыпались сухари, на одном из которых в данный момент и хрустел каблуком майор, пытаясь вникнуть в причину странного звука. Больше всего майора смущала пилотка зам. комроты, звездочку на которой мы ночью перевернули вверх ногами. Зам теперь выглядел как странный сон обкурившегося сатаниста, но майор пока не понимал, видимо, что же не так.
Поверку проводил прапорщик с чудесной фамилией Подковыркин, но сегодня, ввиду наличия начальства, он стоял у майора за спиной вне зоны видимости и бесшумно, но откровенно, ржал, глядя на попытки привести наше стадо в божеский вид.
В конце концов, майор сосредоточил усилия на парне из второго взвода по фамилии Ждан. За спиной последнего легко прятались от начальственного гнева два других ханурика, так как Ждан, при росте 180 см вес имел килограмм 115, причем сосредоточенный большей массой в районе талии. Для полноты картины: он единственный из 54 человек был одет в маскировочную «афганку» (остальные были в форме образца «поздних 40-х»), ну, не нашлось обычной формы такого размера.
— Курсант Ждан, твою мать! Ну, курсант Ждан, твою мать!!! Ну, кто тебе сказал, что сапоги чистят только по щиколотку???
— …???
— Курсант Жбан, о господи, извините, товарищ курсант, твою мать!!! Выйти из строя!!!
Топ-топ, хрум.
— Ну, кто же поворачивается кругом через правое плечо, курсант Ждан, твою мать???
— Курсант Ждан, кто носит ремень на, извините за грубое слово, яйцах??? У вас же там кулак пролезет!!! (Где? — немой вопрос зала.)
— Дайте мне ваш ремень!
Берет ремень Ждана и надевает на себя — зрелище феерическое. Майор похож на Солнце, на расстоянии ста пятидесяти миллионов километров от которого проходит орбита Земли.
— Да какой кулак — вот один, два, прапорщик, дайте ваши руки, три, четыре…
Засовывает свои кулаки и кулаки прапорщика между ремнем и животом. У прапорщика глаза, как у обожравшегося лука кролика-альбиноса — красные и слезящиеся от сдерживаемого смеха.
— Вот как нужно носить ремень, смотрите.
Майор снимает ремень Ждана и затягивает по своей фигуре (в весе махового пера мухи-дрозофилы). Отдает Ждану и с невыразимой гордостью произносит:
— Носите!!! Будете потом детям говорить, что вам ремень лично товарищ майор Катунов затягивал!
Ждан тупо вертит в руках вернувшееся к нему обручальное кольцо, в крайнем случае — повязку на лоб или ошейник.
— И втяните живот, когда стоите в строю, вы меня слышите, курсант Ждан?
Ждан медленно выходит из ступора:
— Н-никак нет!
— Что-о-о?! Не слышите?! Вы еще и глухой, твою мать?
— Э-э-э, никак нет, товарищ майор, я не глухой и вас не слышу, э-э-э, в смысле, я не могу втянуть живот!
— Почему? Вы отказываетесь выполнять приказ старшего по званию?!
— Никак нет, товарищ майор, я просто не могу выполнить этот приказ!
— Так я вам сейчас помогу, курсант Ждан, я вам так помогу — вы потом живот от позвоночника не отлепите, твою мать!
Майор хлопает Ждана ладонью по животу — эффект холодца, бьющегося в лихорадке.
Тогда майор двумя руками пытается вдавить живот Ждана вовнутрь — руки проваливаются как в «черную дыру», причем сверху и снизу рук немедленно откуда-то возникают «черные горы» жданового пуза.
Майор несколько минут в исступлении месит квашню, но сдается и отступает, утирая выступивший пот. Вдруг его пробивает озарение:
— Курсант Ждан, надеть ремень!
Ждан, не ожидавший подвоха, мгновенно прикладывает ремень к спине, но замирает, обнаружив что нынешнего размера не хватает даже чтобы обхватить бедро!
Пат!
Со стороны все это действо напоминает схватку борца сумо с предприимчивым муравьем, причем первый и рад бы проиграть, но просто не знает как!
Майор, чувствуя, что авторитет командира несет непоправимый ущерб, принимает соломоново решение переложить ответственность по команде:
— Товарищ прапорщик, устранить недостатки! — доносится команда.
В мозгу проносятся жуткие картины хирургического устранения жданового жира, страшных диет, в лучшем случае — целые дни занятий физкультурой. Все замирают, потому что никто не может даже предположить, чем все это закончится как для Ждана, так для прапорщика и наших нервов.
— Курсант Ждан, встаньте во вторую шеренгу, чтобы мы вас больше не видели, — усталым, от долго сдерживаемого смеха, голосом командует прапорщик.
— Служу Отечеству, — неожиданно доносится в ответ.
Когда строй затих, Ждан, почему-то с вопросительной интонацией, ответил:
— Есть???
— Нет, пить, твою мать! — взорвался майор и покинул казарму, чтобы больше никогда не приходить в нее во время поверок.
ПРИСЯГА
Выстроили нас на плацу за полчаса до начала. Стоим, ждем.
Перед нами столы, красной тряпкой накрытые, офицеры ходят, нервно переговариваясь, солнышко светит — благодать.
Впустили «зрителей на трибуны» — родственники и друзья некоторых счастливчиков приехали.
И вот оно — Солнце — прибыл начальник училища, генерал-майор по фамилии, не помню какой.
— Смии-и-и-рна! К принятию присяги приступить!
Капитан незаметно скрещивает пальцы, глубоко вздыхает и…:
— Курсант Бобров, для принятия воинской присяги, ко мне!
Мать! Я в списке первым оказался! На тренировках был общий пофамильный список, так там я вторым был, а теперь эти гады по институтским группам разделили.
Даже вспотеть времени не осталось. В голове только одна мысль — только бы не «забуратинить» (в смысле, иноходью не промаршировать).
Левая нога — вперед, левая рука — назад, правая судорожно автомат придерживает. Фу-у-у-у, дотопал, хорошо стол передо мной прямо стоял — поворачивать не пришлось.
— Товарищ капитан, курсант Бобров по вашему приказу прибыл!
Хорошо вякнул — «петуха» не пустил, у капитана морда на лице разгладилась — все по плану.
— Воинскую присягу принять!
— Есть!
Хвать папочку со словами. Кругом! А-а-а, ухмыляющиеся рожи «сослуживцев», хрен я вам через правое плечо крутом развернусь.
Черт — ветер бумажку, к папочке не прикрепленную, треплет, что делать? (Чернышевский недорезанный).
А пошло оно все на хрен — отпускаю приклад автомата (его, поди, ветер трепать подустанет), теперь держим папочку и листочек двумя руками. Не изящно, зато действенно — учитесь, морды, пока я жив.
Поехали:
— Я… … …!
Да! Немного клятву пионера напоминает! Только уже нет слов «Жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин» — и то, слава богу.
Хорошо прочитал-то как, Левитану показать не стыдно, вон, Лоншаков уже носом шмыгает — никак, заплакать хочет (или простыл)?
Все, карапузики, что, ухмылки глумливые пропали? А! Теперь ваша очередь — я уже отстрелялся. Кругом.
М-м-м-м-м-ать! Господи боже, а что это с рожей у капитана произошло? Да это ж не капитан! Что за мужик? Черт, это ж генерала принесло! И как прокрался со своей трибуны неслышно, Чингачгук хренов! А я сам-то — Левитан, Левитан — щ-щ-щас тебе будет от Советского Информбюро. И как инфаркт меня только не прошиб — молодой еще, сердце крепкое.
— Товарищ курсант, поздравляю с принятием воинской присяги!
А-а-а-а, гад, сейчас ты за мой испуг получишь — получи, фашист, гранату:
— СЛУЖУ ОТЕЧЕСТВУ!!!!!!!
Аж присел! Вот так-то, скажи спасибо, что не спел!
Он еще и руку тянет! А подальше встать не мог? Я-то по стойке «смирно» стою, как перетягиваться будем? Как мы нежно кончики пальцев друг другу пожимаем — ну вылитые «педерасты в штабе». А! Догадался — подошел на полшага! Рука у тебя, говоришь, крепкая — ну мы тоже не пальцем деланные.