Как долго потом наш командир искал украденный из его персонального гальюна вантуз, вспоминая сов и перископы в марксистско-ленинскую их душу!
ЛЕТАЮЩАЯ КУРИЦА
Читая, вы можете подумать, что эта история опять про «шило» и пьянство. Нет, она про птицу. «Шило» тоже есть, ибо флотский найдет его в любом стоге сена, но оно здесь лишь повод и средство превращения реальности в фантастику. Летает ли курица? Некоторые летают…
А вот летает ли жареная курица?
Вообще-то общеизвестно, что курица — не птица, а любимое блюдо моряков. В море они могут отказаться от всего ради сочной ножки или хрустящего крылышка. Как продукт скоропортящийся, курятина на корабле истребляется в первую очередь и очень охотно. Поэтому полакомиться цыпленком-табака на четвертом месяце похода очень проблематично: все оставшиеся в морозильнике тушки учтены и контролируются старпомом, из-за плеча которого их пересчитывает командир, за спиной которого облизывается комбриг, оказавшийся в том походе у нас на борту. Комбриг — неистовый курощуп, требующий, как минимум, одну сочную курятину в сутки. Останься он без нее — съест поочередно весь экипаж. Но курятина нужна и для именинников, празднующих свой день рождения в море. Это святая традиция…. Итак, подсчитаем баланс: впереди 60 дней похода. Это 60 тушек комбригу плюс где-то 50 чикенов[4] новорожденным офицерам и матросам. Заглянем в холодильник:
— 70 штук! — сосчитав, бодро рапортует помощник командира.
— Чего?! Я насчитал 75! — кричит старпом.
— А по моим данным их должно быть 90! — бьет кулаком по столу командир.
Как ни странно, счет каждого из них, исходя из индивидуальных потребностей, верен. Но честно ли учтены потребности остального экипажа? Конечно же! Да хоть 300 курей найдется — было бы «шило». А оно было? Было-было. Только у помощника Толи его не было — его кран был надежно перекрыт по всей цепочке спиртотранзита «Командир — старпом — замполит — командиры боевых частей». Но ведь были еще начальники служб! Вот на них страдающий Толя ставку и сделал: его блуждающий взгляд сфокусировался на большом доке, начальнике медицинской службы корабля двухметровом питерце Генке. Генка тоже страдал. Жил бы он в Монголии со своим запасом шила — ел бы по барану в день, что было его нормой. На корабле же он получал двойную порцию, но и этого было мало, поэтому малый док, наш стоматолог, иногда недосчитывался куска домашнего сала, неосторожно охлаждаемого в холодильнике лазарета — рядом с баночками вырезанных в ходе операций и заспиртованных аппендиксов. Но маленький док оставался бессловесным, так как «волшебный белый друг» — 10-литровая канистра чистого медицинского — хранился в каюте его начальника. За ней Толик и пришел…
— Геныч, — ломал нетвердой рукой свой подбородок помощник, — наливай!
— Толян, уйди — я в печали! — отнекивался Генка.
— Ген, давай я твою печаль утолю, а ты мою! А?
— Это как? Опять колбасой? Она у тебя в плесени.
— Курицей, — испугавшись своей смелости, прошептал абстинент.
— Толик, ты на «Варяге» не служил?
— А что?
— Смелый ты. Если не шутишь, то давай! — сказал начмед и набулькал полный стакан чистяка. Помощник потянулся к нему, но получил по руке.
— Сначала курица! — рявкнул большой док.
Палец Толяна накрутил заветный номер:
— Юсупов, шлангом в мой загашник. Возьмешь курицу, зажаришь, завернешь в газету и тихонько по шкафуту[5] чтобы никто не видел, к каюте дока. Иллюминатор будет открыт. Незаметно бросишь в него и обратно на камбуз! Все понял?!
— Так тошна, тащ. Сдэлаэм.
Дальше сидели молча: Толик уставился на стакан, а Генка — на иллюминатор. Оба сглатывали от волнения.
— Помоха, полчаса уже прошло! — ерзал голодный док.
— Рано…
— Толян, гад, час сидим! — взвился начмед.
Палец помощника потянулся к диску телефона:
— Юсупов, где курица?!
— Тащ, гдэ-гдэ… пажарыл и доку отнес. В люминатыр бросыл.
Лицо Толи побледнело: он выскочил из каюты Гены и бросился к соседней.
— Димон, сволочь, открывай! — начал бить ногами дверь, за которой жил маленький док Но оттуда донесся лишь хруст костей. Через пять минут она открылась. В каюте стоял довольный стоматолог, подбородок и руки которого лоснились от жира: