– Хм-м-м-м, – промурлыкала Сестричка. – Интересно, что случилось бы со мной.
– Учитывая твою серафическую природу, – ответил я, – не сомневаюсь, что ты тут же выпростала бы крылья и стала порхать по залу.
– Ах, Эдди, какой ты глупый, – сказала Сестричка, обворожительно рассмеявшись.
В этот момент кто-то легко хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я лицом к лицу увидел перед собой престарелого дантиста собственной персоной; сценическая маска спала, и теперь лицо его светилось безграничным удовольствием.
– Мистер По! Как я рад встрече с вами, сэр! – воскликнул он, сгреб мою правую руку и стал изо всех сил трясти ее. – Когда мистер Кимболл сказал мне, что вы в музее, я понадеялся увидеть вас на представлении. А эта очаровательная юная леди, полагаю, миссис По?
Признав справедливость его догадки, я представил его своей неизменно изящной жене, которая сделала ему комплимент за превосходное представление и выразила благодарность за проявленную по отношению ко мне благородную дань уважения.
– Можете верить каждому слову, – заверил Марстон; когда он говорил, его необычайный двойной подбородок подрагивал и колыхался. – По натуре я отнюдь не скромный человек, миссис По. И все же стихотворный гений вашего мужа заставлял меня болезненно осознавать собственные поэтические промахи и неудачи. Однако я льщу себе, говоря, что достиг чего-то незаурядного в своей «Денталогии». Сделайте мне честь, мистер По, и примите эту книжку в подарок.
Прежде чем я успел ответить, он подскочил к столу и схватил верхний экземпляр.
– В знак уважения и признательности, – сказал Марстон, вручая мне книгу.
– Премного благодарен, – ответил я. – Не имея при себе в данный момент ни одного экземпляра своих книг, я, к сожалению, не способен ответить любезностью на любезность.
– В этом нет нужды, – ответил Марстон. – Я уже приобрел все написанное вами. Ваши стихи всегда со мной. Вот здесь, – сказал он, хлопая себя по голове. – «Ворон» – ну, это каждый знает наизусть. «Аннабель Ли» – великолепно. «Улялюм» – само совершенство!
«Червь-победитель», «Израфель», «Город у моря» – чем дальше, тем все более волнующе и захватывающе! И, разумеется, мои любимые «Колокола». Знаете ли вы, мистер По, что в «Денталогии» есть отрывок, непосредственно построенный по образцу этих бессмертных строк:
Это просто так, к примеру, – добавил дантист. – И так на протяжении нескольких страниц.
На мгновение я безмолвно уставился на Марстона, не зная, что и отвечать. Как явствовали эти строки, под личиной hommage6 моему творчеству он оказался не просто виновен в беззастенчивом литературном плагиате, но и написал стихи настолько вопиюще бездарные, что они буквально граничили с пародией. В то же время я почти не сомневался, что действия Марстона продиктованы искренним восхищением.
Из неловкого положения меня вывел сам Марстон, который, взглянув поверх моего плеча, неожиданно воскликнул:
– А кто это к нам пожаловал?
Я обернулся. Читатель легко поймет мое удивление, узнав о том, кто меня приветствовал. За спиной, глядя на нас, стояла девчонка-сорванец с мальчишеским прозвищем Луи.
Теперь у меня появилась возможность рассмотреть ее более внимательно. Хотя определить возраст с абсолютной точностью было затруднительно, мне показалось, что ей лет двенадцать, от силы тринадцать. Она была высокая и худенькая, с длинными руками и крупными мальчишескими ладонями. Лицо загорелое, как будто добрую часть времени она проводила гоняясь по улицам. Черты лица приятные, хотя в общем ее ни в коем случае нельзя было назвать хорошенькой в общепринятом смысле слова: этому мешали слишком большой рот, остро торчащие скулы и впечатляющий нос. Куда более, если не самым привлекательным у нее были густые, темные, блестящие волосы – косички виднелись из-под небрежно повязанного капора.
– Простите, что вмешиваюсь, – заявила она, – не мое это дело, да и все меня ждут. Я им сказала, что забыла перчатку в театре и придется вернуться. Мы здорово повеселились на вашем представлении, доктор Марстон, хотя после вашего веселящего газа Эльзи и вправду вела себя чудно.
– Спасибо, дитя мое, – ответил дантист, и мне показалось, что его забавляют хрупкость и одновременная дерзость маленькой женщины.
Затем Луи повернулась ко мне и сказала:
– Я не могла просто так уйти, не поговорив с вами, мистер По. Только хотела сказать, что, по-моему, вы отличный писатель, хотя это жутко нечестно по отношению к папуле. Я читала все ваши вещи, все, что смогла достать. Конечно, приходилось делать это потихоньку. Анна бы жутко разозлилась, если бы накрыла меня с одним из ваших рассказов. Даже Лиззи сделала бы мне вычет, а уж она-то сущий ангел!
Даже не знаю, что сказать, – произнес я в ответ на это замечательное заявление. – Разумеется, я признателен, что вы так высоко цените мои рассказы. Однако почему вам приходится скрывать ваше чтение от близких, остается для меня загадкой… равно как и вы сами. Я знаю, что вас зовут Луиза и что ваш дядюшка – мистер Мэй. Верно ли я полагаю, что передо мной мисс Луиза Мэй?
– Почти, – ответила она. – Мэй – фамилия моей матери, а дядюшка Сэмюель приходится братом Марми. Так что моя фамилия Элкотт, и зовут меня Луиза Мэй Элкотт.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Это открытие настолько поразило меня, что даже на следующее утро я не переставал ему дивиться.
– Ты только представь – дочь этого несносного Бронсона Элкотта просто влюблена в мои рассказы! – заметил я, обращаясь к Сестричке, в то время как наш омнибус скрипел и подпрыгивал по мощенной булыжником одной из самых оживленных улиц города.
Мы направлялись в студию мистера Баллингера. Поскольку это был наш последний день в Бостоне перед отъездом в Конкорд, я после завтрака предложил посвятить утро тому, чтобы сделать дагеротип, который мы собирались подарить Путанице. Впрочем, мое предложение было продиктовано и еще одной причиной. Хотя наше поведение в предыдущие дни, насколько я мог судить, не отразилось пагубно на здоровье моей дорогой жены, мне не хотелось рисковать, подвергая ее чрезмерным нагрузкам. Позировать для портрета, рассуждал я, будет для нее новым, радостным и в то же время не слишком напряженным переживанием.
– Как тебе хорошо известно, дражайшая Сестричка, – продолжал я, – меня вовсе нельзя отнести к людям, которые наслаждаются отвратительными проявлениями низкопоклонства. Тем не менее, – сказал я, сдержанно фыркнув, – я нахожу дивную иронию в том, что мистер Элкотт, человек не от мира сего, чьи писания столь возвышенны, что практически неосязаемы, произвел на свет дочь, так проникновенно относящуюся к моей прозе, в которой господствует необузданное воображение.
И в самом деле, прежде чем расстаться с нами накануне, юная мисс Элкотт не только засвидетельствовала свое восхищение тем, что она описала как «потрясные рассказы, от которых бросает в дрожь», но и провозгласила о решимости самой стать писательницей прозы такого рода, когда вырастет.
– Может быть, это не так уж и странно, – ответила Сестричка. – Я знаю, что многие смеются над идеями мистера Элкотта по поводу образования. Но вероятно, в конце концов и в его философии есть доля истины. И уж точно он воспитал по крайней мере одну свободомыслящую дочь.
– Да, не так страшен черт, как его малюют, – согласился я, – если только можно применить подобную метафору к человеку, чьи поклонники описывают его чуть ли не как святого.
– Кроме того, – заметила Сестричка, – дети часто проявляют интересы и вкусы, прямо противоположные своим родителям.
– Никто тебя, как я, не поймет, – ответил я, думая о крайних, радикальных расхождениях между собственными поэтическими наклонностями и сугубо прозаическими заботами узко мыслящего торгаша, который меня воспитал.