*****
Звонок в дверь. Николай нехотя встал со стула и пошел открывать. Нестерпимо болела голова.
За дверью была она. Как всегда, без предупреждения и, как всегда, он ее ждал.
– Привет! Собирайся, мы идем на твою крышу, праздновать день одуванчика!
– Что праздновать? У меня жутко болит голова. Я собирался выпить теплого молока и лечь спать. И почему ты никогда сама не открываешь дверь. Зачем я тебе дал ключи?
– Голова пройдет. Один глоток вина из одуванчиков и никакой головной боли. Ну, пожалуйста, пойдем, я весь день хотела праздника…
В ее глазах заблестели слезы. Николай увидел перед собой маленькую обиженную девочку, которой он был очень нужен сейчас. Смешное желтое пальто, голубой шарфик и грустные глаза, в которых он тонул, в них было его счастье и его боль.
– Конечно, пойдем. Как можно не отметить такой праздник. Вино из одуванчиков у тебя с собой, как я понимаю?
– Угу… и плед давай возьмем. На крыше, наверное, холодно.
Они поднялись на крышу. По небу плыли облака и светила луна. Звезд было мало, и казалось, что небо грустит вместе с ней. Татьяна подошла и поцеловала его в щеку:
– Спасибо… За то, что рядом, за то, что понимаешь.
– Мадмуазель, позвольте пригласить вас на вальс?
Она улыбнулась, присела в реверансе и тут же оказалась в его объятиях.
– Удивительно, мы знакомы всего лишь несколько месяцев, а мне кажется, что я все знаю о тебе.
– Неправда, ты даже не знаешь, сколько мне лет.
– Ну, у женщин неприлично спрашивать про возраст… и сколько же тебе лет?
– Каждый день по-разному. А с тобой всегда восемнадцать.
Они сидели, укутавшись в плед, пили шампанское и молчали. Каждый думал о своем. Николай думал о ней: «Какая же она смешная. Мой одуванчик. Подует ветер, и она улетит. Женщина без возраста. Женщина без прошлого. Настоящая. Любимая. Не моя».
Татьяна первая прервала молчание:
– Пойдем домой, пить чай на кухне. Холодно, я замерзла.
– Тебе всегда холодно без него. Ты опять от него ушла?
– У нас ледниковый период. Он айсберг. И мне не удалось его растопить. Теплое течение сменило направление. Я поживу у тебя?
– Конечно. Только при одном условии! Ты перестанешь ходить по дому босиком.
Он знал, что она не останется. У нее просто не получится…
*****
– Канарейка, а ты хотела бы быть актрисой? Мне кажется, что у тебя получилось бы.
– Актрисой… нет, не думаю. Хотя одну роль мне бы хотелось сыграть. Рассказать?
Николай налил себе чая и приготовился слушать. Он любил провоцировать Таню. Любил вытаскивать из нее самое тайное, запрятанное очень глубоко и интересное только тем, кто любит.
«Я стою на сцене. Яркий свет ослепляет меня. Тишина. Мне хочется уцепиться за чей-нибудь взгляд в зрительном зале, но я совсем не вижу зрителей.
У моих ног сидит Мастер. Я произношу последний монолог Маргариты.
– Слушай беззвучие, – говорю я Мастеру, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной.
Голос предательски срывается. На глаза наворачиваются слезы. И все ведьмовское, что накопилось во мне за весь спектакль с каждым произнесенным словом уходит из меня.
– Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Я сажусь рядом с Мастером.
Я действительно буду беречь его сон. И он не сумеет меня прогнать. Я больше не ведьма, вылетающая ночью из окна. Я простая женщина. Женщина, которая любит.
Аплодисменты. Занавес....».
– Ну как?
– Ужасно…
– Почему?
– Потому что ты опять думаешь о нем. Да, действительно, аплодисменты и занавес.
*****
Николай стоял и смотрел на нее. Таня сидела на полу и старательно вязала зеленый шарф. Рядом стояла «сиротская» кружка с чаем и тарелка с домашним овсяным печеньем. Она была жутко трогательная в его большом свитере и теплых носках. Домашняя. Хранительница тепла в его доме и в сердце.
– Привет, Ник! Ты чего так рано сегодня? Есть хочешь?
– Хочу. Тебя хочу.
Он подошел и сел рядом с ней. Она тут же обняла его за шею и поцеловала.
– Я скучала…
– Тебе же ведь скоро все это надоест. Ты снова мне сделаешь больно. Наиграешься в «хорошую жену» и уйдешь. Через три дня тебе осточертеет вязать этот ужасный шарф. Через неделю ты перестанешь печь печенье и пироги. Через десять дней…