Атлант. Ах, беги, беги скорее... упадет, клянусь Зевсом упадет... Ну, так и есть! Черт-бы побрал тебя с твоей-игрой!
Геркулес... Ну, дядя, не сердись. Посмотрим, что с ним. Что, бедняжка? Больно ушибся? Что чувствуешь? Удивительное дело — хоть-бы шелохнулся, ничего не слышно... Спит, как прежде!
Атлант. Эх, оставь ты его, ради самого Стикса! Я снова взвалю его на плечи, а ты бери свою дубину, отправляйся скорее к папаше и извинись за меня перед ним в этой оплошности, которую я сделал по твоей милости.
Геркулес. Ладно, ладно. Но слушай, дядя: давным давно у нас в доме проживает известный поэт Гораций, которого папаша канонизировал. Он распевает славные песенки, и в одной из них говорит, что справедливый человек не двинется даже тогда, когда упадет мир. Я думаю, что сегодня все люди справедливы, потому что мир упал, и никто не пошевелился...
Атлант. Кто-же сомневается в справедливости людей? Но не теряй-же времени, беги к отцу: того и гляди, он бросит свою молнию и превратит меня из Атланта в какую-нибудь Этну!
II.
Мода и Смерть.
Мода. Госпожа Смерть! Госпожа Смерть!
Смерть. Пробьет час, я приду и без твоего приглашения.
Мода. Госпожа Смерть!
Смерть. Убирайся к черту! Говорят тебе — приду без приглашения.
Мода. Как будто я не бессмертна!
Смерть. Бессмертна?
"Прошло уж более тысячи лет
"С тех пор, как кончились времена бессмертных".
Мода. Госпожа Смерть подражает Петрарке, как итальянский лирик XV или XVIII века?
Смерть. Я люблю стихи Петрарки, потому что нахожу в них свое торжество: он почти везде говорит обо мне. Однако, убирайся!
Мода. Заклинаю тебя любовью, которую ты питаешь к семи смертным грехам — остановись и посмотри на меня!
Смерть. Смотрю.
Мода. Не узнаешь меня?
Смерть. Ты должна знать, что зрение мое очень плохо, а очков у меня нет, потому что англичане еще не изобрели таких, которые были-бы мне по глазам. Да впрочем, если-б и изобрели, мне не на что было-б их надеть.
Мода. Я Мода — сестра твоя.
Смерть. Сестра?
Мода. Да. Разве ты забыла, что мы обе родились от Дряхлости?
Смерть. Не мудрено: я смертельный враг памяти.
Мода. А я так помню это очень хорошо, и знаю, что обе мы стремимся к одной цели — беспрерывно переделывать и изменять все в подлунном мире, хотя идем к ней разными дорогами.
Смерть. Если ты хочешь, чтоб я тебя слышала, потрудись возвысить голос и получше выговаривай слова, а не бормочи сквозь зубы: слух у меня не лучше зрения.
Мода. Хотя это теперь не в моде, и во Франции вообще не принято говорить так, чтоб было слышно, но мы — сестры и нам нечего церемониться, а потому я буду говорить, как тебе угодно. Я говорю, что наше назначение и цель — постоянно подновлять мир. Но ты прежде всего бросаешься на тело и кровь, тогда как я довольствуюсь бородами, волосами, одеждой, домашней обстановкой и т. под. Правда, нередко и я проделываю штуки не хуже твоих: сверлю например уши, а иногда губы и носы, продевая в них различные безделушки; обжигаю человеческое тело горячими оттисками различных рисунков, чтоб сделать его красивее; формирую детские головки различными повязками, которые делают их похожими на головы американских и азиатских дикарей; уродую людей посредством усовершенствованной обуви, душу их корсетами и пр., и пр. Вообще я убеждаю и принуждаю всех порядочных людей ежедневно переносить тысячи неудобств и беспокойств, часто страдать, а иногда и умирать со славою из любви ко мне. Не стану распространяться о головных болях, флюсах, простудах и всевозможных лихорадках, которые переносят люди, чтоб повиноваться мне. По моей воле они готовы дрожать от холода, или задыхаться от жара, и вообще делать множество вредных для себя вещей.
Смерть. Теперь я вижу, что ты действительно сестра мне, и я готова считать тебя сестрою. Однако, стоя так, я могу упасть в обморок, а потому, если у тебя хватит духу бежать со мной рядом — смотри, не надорвись: я бегаю очень скоро — то на бегу ты можешь рассказать мне все, что нужно; если-же нет, я в силу нашего родства обещаю оставить тебе после смерти весь свой гардероб.
Мода. Ну, что касается до беготни, то трудно решить, кто из нас сильнее, потому что если ты бежишь рысью, я иду галопом, даже скорее; а от стоянки я не только падаю в обморок, но и совсем умираю. Побежим-же и потолкуем дорогой.