Когда колдовство будет закончено, отпусти ящерицу, но не смотри, куда она побежит. Выкопай глубокую яму голыми руками и зарой туда все, что использовал.
Около шести часов вечера дон Хуан выбрал из горшка экстракт корня на плоский кусок сланца; там было меньше чайной ложки желтоватого крахмала. Половину его он положил в чашку в руке, чтобы растворить субстанцию, он вручил ее мне и велел выпить смесь. Она была безвкусной, но оставила горьковатый привкус у меня во рту. Вода была слишком горячей, и это раздражило меня. Мое сердце начало сильно биться, но скоро я опять успокоился.
Дон Хуан взял другую чашку с пастой. Паста выглядела застывшей и имела стекловидную поверхность. Я попробовал проткнуть корку пальцем, но дон Хуан подскочил ко мне и оттолкнул мою руку от чаши. Он пришел в большое возбуждение, он сказал, что было чистым безумием с моей стороны делать такую попытку и что если я действительно хочу учиться, то нельзя быть беззаботным. Это - сила, - сказал он, указывая на пасту, - и никто не может сказать, что это за сила в действительности. Уже то достаточно плохо, что мы манипулируем с ней для наших личных целей, избежать чего мы не можем, так как мы люди, но мы, по крайней мере, должны обращаться с ней с должным уважением.
Смесь выглядела как овсяная каша. По-видимому, в ней было достаточно крахмала, чтобы придать ей такую консистенцию. Он велел мне достать мешочки с ящерицами. Он взял ящерицу с защитым ртом и осторожно передал ее мне. Он велел мне взять ее левой рукой, взять немного пасты на палец и растереть ее у ящерицы на лбу, затем отпустить ящерицу в горшок и держать ее там, пока паста не покроет все ее тело.
Затем он велел мне вынуть ящерицу из горшка. Он поднял горшок и повел меня на каменистое место, неподалеку от его дома. Он указал мне на большую скалу и велел мне сесть перед ней, как бы, если бы это было мое растение дурмана, и держа ящерицу перед лицом, объяснить ей вновь, что я хочу узнать и попросить ее пойти найти для меня ответ.
Он посоветовал мне извиниться перед ящерицей за то, что я причиняю ей неудобство, и пообещать ей, что взамен я буду добрым ко всем ящерицам. А затем он велел мне взять ящерицу между средним и безымянным пальцами моей руки там, где он когда-то сделал порез, и танцевать вокруг скалы точно также, как я делал, когда пересаживал саженец "травы дьявола". Он спросил меня, помню ли я все, что я делал в тот раз. Я сказал, что помню. Он подчеркнул, что все должно делаться так, как если бы я не помнил, что мне надо подождать, пока в голове все прояснится. Он с большой настойчивостью предупреждал меня, что если я буду спешить и действовать необдуманно, то я могу нанести себе вред. Его последней инструкцией было: положить ящерицу с закрытым ртом и следить, куда она побежит, для того, чтобы я мог определить исход колдовства. Он сказал, что я даже на секунду не должен отрывать своих глаз от ящерицы, потому что у ящериц было обычным трюком рассеять внимание наблюдателя и шмыгнуть в сторону. Было еще не совсем темно. Дон Хуан взглянул на небо.
- Я оставлю тебя одного, - сказал он и ушел.
Я последовал всем его наставлениям, а затем положил ящерицу на землю. Ящерица неподвижно стояла там, где я ее положил. Затем она посмотрела на меня, побежала к камням на востоке и скрылась среди них.
Я сел на землю перед скалой, как если бы это было мое растение дурмана. Глубокая печаль охватила меня. Я гадал о ящерице с зашитым ртом. Я думал о ее странном путешествии и о том, как она взглянула на меня перед тем, как убежать. Это была навязчивая мысль. По-своему, я тоже был ящерицей, совершающей другое странное путешествие. Моя судьба могла, быть может, только в том, чтобы видеть, в этот момент я чувствовал, что мне, возможно, никогда никому не удастся рассказать о том, что я видел.
К тому времени стало темно. Я с трудом мог различать скалы перед собой. Я думал о словах дона Хуана: "сумерки это трещина между двумя мирами".
После долгого колебания я начал следовать предписаниям. Паста, хотя и выглядела, как овсяная каша, не была такой на ощупь. Она была скользкой и холодной. Она имела специфический запах. Она давала коже ощущение холода и быстро высыхала. Я потер свои виски 11 раз, не заметив никакого эффекта. Я очень тщательно старался не пропустить никакого изменения в восприятии или в настроении, потому что я даже не знал, чего ждать. К слову сказать, я не мог разуметь сути этого опыта и продолжал искать отгадки. Паста высохла и сковала мои виски. Я уже собирался нанести на них еще пасты, когда понял, что сижу по-японски, на пятках. Я сидел, скрестив ноги, и не мог припомнить, чтобы я менял положение. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что я сижу на полу в своего рода келье с высокими арками. Я думал, что это кирпичные арки, но осмотрев их, увидел, что это камень.
Этот переход был очень труден. Он пришел так внезапно, что я не готов был уследить за ним. Мое восприятие элементов сиденья было рассеянным, как если бы я спал. Однако, компоненты не изменились. Они оставались постоянными, и я мог остановиться рядом с любым из них и, фактически, обследовать его. Виденье не было столь ясным, какое дает пейот. Оно имело мистический характер чрезвычайно приятного пастельного качества.
Я подумал, могу ли я встать или нет, и следующее, что я понял, так это то, что я двигаюсь. Я был наверху лестницы и внизу ее была моя подруга х. Ее глаза лихорадочно блестели. В них был отблеск безумия. Она громко смеялась с такой интенсивностью, что это пугало. Она стала подниматься по лестнице. Я хотел убежать или укрыться, потому что она побывала в мотоциклетной катастрофе недавно. Такова была мысль, появившаяся в моем мозгу. Я укрылся за колонной, и она прошла мимо, не заглянув. "сейчас она отправится в длинное путешествие", - подумал я. И, наконец, последняя мысль, которую я запомнил, была: "она смеется каждый раз, когда готовится надломиться".