Ну, хорошо, в конце концов, Хьюг купил револьвер, патроны, положил все это в карман и вышел из магазина. Но я видел, что он вышел уже совершенно иначе, чем вошел. Ты не понимаешь этого или, если и понимаешь умом, то все равно не можешь видеть. Но мы видим, что в каждом случае жизни человек идет различно. И 'гот, кто решил застрелиться идет совершенно иначе, чем тот, кому пришла в голову мысль о новом изобретении. Долго рассказывать это. Но для нас даже смешно говорить в этих двух случаях одно и то же слово идет. Буду продолжать. Мне было очень грустно смотреть на Хьюга в его новом виде. Выйдет что-нибудь интересное из его изобретения или нет, я тогда не мог знать, а тут уже явно от меня ускользал очень любопытный случай. Знаешь, я всегда рассуждаю, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. Это моя любимая поговорка. Хьюг вышел на улицу. Весь ум его был занят новыми мыслями, появившимися и жужжавшими, как рой пчел. Но по странной черте, свойственной людям сильной воли, Хьюг все-таки направился туда, куда решил. И я невольно подумал: кто знает? Нужно посмотреть до конца. Иногда бывает, что человек, вырастивший в себе мысль о самоубийстве, стреляется или вешается тогда, когда исчезли все причины, приведшие его к этой мысли. Просто это делает уже сама Мысль, которая уже стала самостоятельной и подчинила его себе. Я помню одну женщину, которая решила отравиться, если ее возлюбленный не вернется с войны. У нее был флакон с ядом, и она целовала этот флакон каждую ночь, ложась спать. Ее возлюбленный вернулся с войны целым и невредимым. И в первую же ночь она выпила яд и умерла у него на глазах. Хьюг поехал опять по воздушной дороге, потом электрическим трамваем, несколько раз пересаживался, потом долго шел пешком и, наконец, очутился на пустынном морском берегу, оставив далеко за собой город и гавани и склады. Дальше за мысом начинался пляж Лонг-Айленда. Но это место, куда он приехал, был мрачный и пустынный кусок песка и моря. Для самоубийства нельзя было придумать ничего лучше. Направо стояли остатки почерневших стен, сгоревших за год до этого складов Джутовой компании. Больше ничего видно не было.
Дождь к этому времени перестал. Хьюг сел на камень недалеко от воды, вынул записную книжку и начал быстро чертить и писать. Я несколько раз заглядывал ему через плечо, но ничего кроме цифр и значков там не было. Этого я не понимал, и мне начинало делаться скучно. Наконец, Хьюг положил книжку в карман и встал с решительным и гордым видом. "Нет я еще не побежден, черт возьми, - сказал он. - Я знаю, что я должен победить, и я всегда знал это. Трусость и малодушие, что я приехал сюда! Эта идея даст мне свободу. И я возьму эту свободу, какой бы ценой ни пришлось заплатить за нее". Он вынул револьвер, зарядил его, стал на камень лицом к морю, поднял руку и, точно вызывая кого-то на бой или сражаясь с кем-то, сделал шесть выстрелов один за другим в туманный горизонт. Потом он щелкнул затвором, выбросил почерневшие, дымившиеся гильзы, посмотрел на них с улыбкой, положил револьвер в карман и пошел назад к городу. Представь себе такую картину и подумай, каким дураком я должен был себя чувствовать. Домой он приехал только к вечеру. Его ждал сюрприз. Мадж уехала. На столе лежало письмо от нее и ключи. "Милый Хьюг, - писала она, - не сердись на меня, что я уезжаю, не простившись с тобой. Это было бы очень трудно, потому что я тебя все-таки очень люблю. Только я думаю, что я тебе совсем не нужна и даже мешаю. Уже давно ты меня совсем не замечаешь, а если и замечаешь, то как какую-то надоедливую муху, которая жужжит и мешает тебе работать. Может быть, я и виновата, что не понимаю твоих мыслей, но не могу согласиться жертвовать настоящим ради того, чего, может быть, никогда и не будет. И мне жалко всего, что мы с тобой потеряли, и я все время плачу о маленьких деточках, которые у нас могли бы быть, и которым мы не давали родиться на свет. Я знаю все, что ты скажешь, но я не могу больше верить. И я вижу, что ты перестал меня любить. Я буду жить у тетки в Лос-Анджелесе и всегда буду думать о тебе. Прощай, Хьюг". Вот это письмо, как видишь, очень трогательное и сентиментальное. Я говорил тебе, что самое больное место Мадж, это были дети, которых у нее не было. Письмо ее очень сильно подействовало на Хьюга. - И я хотел застрелиться, - сказал он. - Да меня следовало бы повесить за одну эту мысль. Бедная Мадж. Какое счастье, что она не нашла моего глупого письма. Ну, ладно, пускай она пока живет в Калифорнии. Так даже лучше. А я буду работать. И черт меня побери, если я не добьюсь своего. Он долго не ложился спать. Во-первых, он писал письмо Мадж, тоже очень сентиментальное и трогательное. Он просил подождать его один год. И обещал через год или приехать победителем, или бросить раз и навсегда все изобретения и начать вместе с Мадж новую жизнь на Западе. - Все будет, моя милая Мадж, писал он, только не думай, что я не люблю тебя или ты мне не нужна. Потом он долго возился с финансовыми расчетами, хотя они были очень просты. У него было две тысячи долларов в сберегательной кассе. Тысячу он решил послать Мадж, на тысячу жить сам. Службу он решил бросить. Потом он погрузился в вычисления, относившиеся к его новой идее, и сидел над ними всю ночь до утра. Рисовал, чертил, рассчитывал и, наконец, в изнеможении бросил карандаш и долго сидел с закрытыми глазами, видя что-то, чего я не мог видеть. - Да, - сказал он, наконец, - семь пуль в две секунды, две секунды на заряжение, сто пять пуль в минуту, если сделать пули в никелевой оболочке, то со сбережением всех газов это даст такую силу, какой нет ни у одного револьвера. Это были первые умные слова, которые я от него слышал за целый день. - Сто пять пуль в минугу, подумал я, - да еще в никелевой оболочке. Это недурно. Хьюг лег спать. Он был человек без фантазии, и мало думал о прекрасных результатах, какие могли получиться для всего человечества. А я невольно замечтался.