— Прекрасно, прекрасно. Ну а шрам-то?
— А, шрам. Антресоль упала. Углом порвала кожу, зашивали.
— Девушка мечты кинула в тебя антресолью?
— Глупо!
— Не всем же быть антигравами…
— Это точно.
Брошенная мать рассматривает небольшую груду альбомов для марок, ее милый Алеша лет пятнадцать назад очень увлекался, был яростный филателист, да и она сама в детстве, вот эти хрестоматийные Монгол Шуудан и Вьетнам с цветами — это ещё из ее коллекции. В комнате ее милого Алеши исторически размещается большой стационарный компьютер, и выключая его, она обязательно гладит черный системный блок рукой в шрамах. Ее милый мальчик, такой далекий. Когда-то я, не имея никаких на это средств, перестроила всю квартиру, выломав стены. Я хотела, чтобы мальчик получил новую комнату. Это много значило для меня. Начало нового, лучшего. Не уверена, что начавшееся новое стало лучшим.
Еще недавно я твердо была намерена все силы бросить на восстановление, установление хороших отношений с сыном. Нашему семейному грандиозному развалу вот уже пятнадцать лет, срок солидный. Мальчик вырос, сочла я, мы сможем разговаривать на равных, как взрослые люди. В конце концов, что у меня еще есть, кроме этого уже взрослого, на самом деле, мужчины, который далек от меня, и не только терреториально? Вздыхаю, вспоминать обо всем этом больно. У меня и сейчас ничего нет кроме. Но и сил — нет.
— Какой у тебя пароль на ноутбуке?
— Зачем тебе.
— Как это зачем? Почту проверить.
— Подожди, я сама…
— Что за фигня, ты что, не скажешь мне пароль?
— Не скажу.
— Мне?!
— Тебе, тебе, именно тебе и не скажу.
— Ну и ладно.
— Ты же мне не рассказываешь, от кого ты здесь скрываешься.
Говорю и мгновенно жалею о сказанном, черт, зря. Теперь Он надуется, моя мама говорила: как мышь на крупу, и мне же ещё и придется прощения просить и танцевать извинительные танцы.
Я выставляю на стол тарелки, нарезаю хлеб, достаю минеральную воду. За окном опять темно. Пока я смотрю на свое отражение в стекле, я не вижу Его и не помню, как Он выглядит. Что происходит-то со мной?
Может быть, такого не было ни у кого. Может быть, такое есть у всех. Когда ты помещаешь человека в тесный круг из своих рук и ног, и никак не можешь понять — морщишь лоб — почему не удается покрутить своею волей его крупной кистью со шрамом в виде полумесяца туда-сюда, туда-сюда.
Когда твое сердце разрывает грудь, огненным шаром проламывает ребра, четвертое и пятое, мечтая просунуться под его пальцы — чтобы погладил, под его губы — чтобы поцеловал, нежно, нежно, и ещё.
Ты начинаешь плакать, от счастья, от боли, твои слезы текут из его глаз, и он не вытирает их.
Ты делаешь вдох, он выдох, ты опускаешь ресницы, он поднимает, ты говоришь "а" его губами, чуть шершавыми, он говорит "б" — твоими, подпухшими.
Ты разбрасываешь камни, он собирает, ты обнимаешь его, он не уклоняется от объятий, и когда-нибудь все непременно закончится, но кому есть до этого дело сейчас.
Под твоими веками снуют шустрые сверкающие рыбки, под твоей кожей красные реки поворачивают вспять, у тебя во рту горьковатый вкус кофе — просто потому, что ты любишь кофе.
И ты с радостью осознаешь, что не можешь вспомнить черты его лица, ты ведь никогда не помнишь лиц мужчин, если они значат для тебя много.
Славка-водитель мне сегодня просто выкрошил мозг, дорогой мой молескинчик. Приехали куда-то в Перово, кругом груды строительного мусора, отечественные сломанные автомобили, и заплеванные с осени скамейки. Славка вытаскивает из багажника готовый штендер, смотрит на меня, говорит возбужденно:
— Ты не представляешь, это такие девушки. Я сплю последнее время только со стриптизершами. Например, Жанна. Это такое тело, ты не представляешь. Это одна мышца, это такие линии! А попа, ты не представляешь, какая это попа! Орехи, блин, колоть! А груди, вот эти близнецы, как они ударяют друг о друга, когда она сверху! Ты не представляешь!..
По снегу прыгают бедные замерзшие воробьи, он кидает им каких-то семечек из кармана.
— Это такая работа, тяжелая работа — танцевать стриптиз, но какое тело! Какое тело, это просто что-то сверхъестественное! Кажется кощунством разрушать его какими-то детьми в животах и у груди потом, хотя я хочу детей. Если отвлеченно. От этого тела отвлеченно. Причем они фигеют все от меня! Клянусь, фигеют! Особенно те, кто постарше. Года двадцать два-двадцать трие, опытные девки!..
Я смеюсь, очень громко, слишком долго.
Какие-то дети в животах. Милый дневничок, почему я такая несчастная? Ну почему, почему… Почему.
Иногда я не запрещаю себе красиво жить. Варю кофе, наливаю в кофейную кружку, прихватываю сливки в пакете и тащу все это в ванную, включая сигареты, закуриваю первую.
Распиваю напитки, возлежа в пене, воображаю себя русалкой, такой девочкой, чьи волосы стелются на воде вьщимися стеблями растений. Ещё я обязательно читаю или слушаю музыку в наушниках, недавно вот отыскала нечто необыкновенное на Ю-тубе, девочка Вика виртуозно исполняет на рояле композиции металлики, не опишешь это словами, да и не надо. Слушаю прекрасную музыку, почти живую, но немного опасаюсь утопить телефон, такое уже бывало, обидно потом очень и красивая жизнь резко заканчивается. Я предпочитаю ее продливать сколь возможно долго, поэтому выбираюсь нескоро из ванной, укатываюсь в полотенце, и иду неспешно досыхать в комнату, валяюсь в подушках, такая предсказуемая и такая счастливая, закуриваю вторую сигарету. Разбираю спутавшиеся темные пряди волос, свиваю в смешную косу.
— Расскажи мне, кто была твоя первая женщина.
— Боже, Боже, что еще за детские вопросы! Как это мило. Просто почувствовал себя десятиклассником.
— Расскажи.
— Да рассказывать особенно нечего. Учился в универе на втором курсе. Один мой товарищ, курсант какого-то военного училища танкистов, привел ко мне девушку. Каникулы были какие-то. Зимние, что ли? Да, зимние. Вот, говорит, моя девушка, зовут Зоя. Я, говорит, уезжаю обратно в свое училище танкистов, а ты не мог бы за ней присмотреть? Вот я и присмотрел, в общем.
— То есть, ты друга обманул. И девушку.
— Так, так! А девушку чем же я обманул?
— Наверное, она тебя полюбила. А ты ее бросил наверняка. Причем сразу же.
— Естественно, моя птичка! Тебе смс.
— Это из банка. Поступили деньги на счет…
Забыла, забыла, телефон предварительно необходимо выключить. Вымазываю на себя полфлакона какого-нибудь крема с ароматом любимых духов Гипноз, крашу ресницы, перебираюсь из полотенца в страшно бабский халат с цветами и звездами, и варю себе кофе ещё, потому что одной чашкой никак нельзя начинать день красивой жизни. Вынимаю третью сигарету, слегка обдумываю, что стоит сейчас надеть, чтобы удобно и соответствовало внутреннему убеждению в своем великолепии.
Как правило, это бывают кашемировые свитера — черный, черный в серую полоску и черный еще. Натягиваю полосатые теплые гольфы выше колена, и брожу по квартире вот так какое-то время, разглядывая себя в зеркалах. Вдоволь налюбовавшись, надеваю какую-нибудь шубу, или какое-нибудь пальто, заворачиваюсь в огромный шарф и иду.
Иду, между прочим, пешком, потому что пробки несовместимы с моими представлениями о красивой жизни. Сегодня я решаю купить все необходимое для паэльи, вечер дня красивой жизни требует визита приятных гостей, восхищенно поедающих нечастое кушанье, и отправляюсь в далеко расположенные магазины, чтобы гулять, просто гулять.
Хотя идея гулять в почти тридцатиградусный мороз, наверное, немного ущербна. В чем-то. Но раз в планах дня красивой жизни значится "гулять", то я надеваю много одежд слоями и гуляю по Мясницкой, ничуть не менее малолюдной, чем в какой-нибудь роскошный день цветущего июня.