Из курса НВП я запомнила: "Среди солдат бытует поговорка: себя в бою не пощади, а командира спаси", а из Этики — значительно больше. Правда, преподавание такого важного для любого девятиклассника предмета велось несколько хаотично. Педагогом была назначена непопулярная учительница обществоведения, дважды разведенная сутулая женщина с нервно поджатыми тонкими губами. Таким тонким губам хорошо удаются слова со свистящими согласными, например "ссоль и ссахар по вкусссу". Такие тонкие губы обычно облизывают раз в две минуты, языком хищным, нередко раздвоенным. Да и имя педагога было какое-то непривлекательное, типа Жаклин Юрьевна Новобуева, сокращенно ЖЮН.
К организации занятий она подошла профессионально, наговаривать не стану. Более того — с большим педагогическим задором и чисто женской смекалкой.
Весь цикл из скольки-то там уроков, допустим, тридцати, она разбила на две равные половины. Первую полностью посвятила чтению вслух без выражения "Плахи" Чингиза Айтматова, а вторую — разъяснению понятия "дисморфофобия". С выражением.
Именно поэтому я хорошо ориентируюсь в творчестве Айтматова и превосходно разбираюсь в видах дисморфофобий — болезненных представлениях о личном уродстве, причем конкретно какой-то отдельной части тела — ушей, носа, ну что там еще, пальцев ног.
Трудно сказать, чем именно руководствовалась Жаклин Юрьевна, методично описывая нелепые случаи увлечения девочек собственным предельно отвратительным левым глазом или подколенной ямкой, я вообще хотела сказать не об этом. На одном из уроков тонким плачущим голосом учительница зачитала нам буквально следующее: "В один прекрасный день дисморфофобия исчезнет самостоятельно, когда мальчик неожиданно скажет девочке, что она — самая красивая на свете!.." Такое вот было дано заключение.
Долгие годы меня просто завораживала эта фраза. Дело в том, что мне никто не говорил этой фразы. Про самую красивую на свете. Всякое иное разное говорили. А вот так незатейливо — нет. Какое-то время я даже сильно расстраивалась. Потом перестала.
— Эва, — спрашиваю я бывшую эстонку, — а вот что ты желаешь услышать в свой адрес? Для полного обольщения? Какие слова тебя заставляют немедленно начать полюблять вот этого конкретного человека?
Эва задумывается. Пьет кофе с коньяком маленькими глотками. Отвечает мечтательно:
— Ты знаешь, меня всегда очень привлекают люди, которые восхищаются моими картинами и хвалят мои туфли. А также говорят: ни в чем себе не отказывай. А ты?
— Я очень уважаю, когда меня спрашивают, ела ли я что-нибудь сегодня. Наверное потому, что я много усилий прилагаю для убеждения народа вокруг в обратном.
— В чем?
— Ну, что я в принципе ничего никогда не ем.
— А-а-а-а…
— Да. А комплименты внешности я как-то… Не особо им доверяю. Просто данность вежливости и хорошее воспитание. Еще радует признание меня хорошим собеседником. Когда просят нежно: расскажи ещё что-нибудь, ты ТАК ХОРОШО это делаешь!
— Негусто, — резюмирует Эва, — итого: чтобы произвести на тебя впечатление, нужно спросить, что ты сегодня ела и поощрять рассказывать об этом ещё и ещё… Хотя не самый трудный случай. Моя соседка, Таисия Львовна, обалденная красавица, обожает поговорить о своем здоровье. Спрашиваешь ее: как дела? Таисия Львовна отвечает печально: средне сегодня, тахикардия — девяносто. Она обязательно растает, если заботливо задать вопрос о скачках артериального давления в течение дня, или о характере утреннего стула.
— Так-таки и утреннего стула? — удивляюсь я простоте нрава Таисии Львовны.
— Да, — безоговорочно подтверждает бывшая эстонка, — а вот еще одна моя знакомая, коллега по работе, обожала показывать всем свои операционные рубцы. Она перенесла порядка пяти полостных операций, и каждого нового человека непременно знакомила с ними, иногда даже залезала на письменный стол, чтобы лучше видно. Как-то зашел директор, а она билась в конвульсиях, изображая спазмы при почечной колике…
Выходим на улицу. Садимся в подъехавшее такси. Водитель, похожий на Чака Норриса, если я его ни с кем не путаю, поворачивается и спрашивает, поблескивая двумя золотыми зубами в глубине рта:
— А что, девчонки, наверное, хотели бы жить вечно?
Мы переглядываемся с подругой, качаем головами и громко смеемся. Водитель не обижается:
— И правильно, все равно не получится.
Доезжаю до студии художника Лизунова. Успела сегодня все намеченное. Его вещи из детской комнаты благополучно перевезены на новое, хорошее место. Даже и продуктовый набор туда куплен, отправлен и разложен на холодильниковых полках и аккуратными "штабелями " на кухонном столе. Квартирой, конечно, знакомый маклер занималяся впопыхах, но она чистая и удобная, кухня-студия и небольшая спальня. Смотрю на часы, до назначенного часа остается три минуты. Умение рассчитать точно время — одно из немногих моих несомненных достоинств.
Рассчитать время — это непосильный труд для Него, вечное недоразумение, вечные опоздания, вечные рассказы о пробках и форс-мажорных обстоятельствах. Я не удивляюсь, когда проходит пятнадцать минут, и двадцать минут и полчаса. Правда, через полчаса я начинаю мерзнуть, стучать сапогом о сапог, растирать руки в перчатках. Даже курить холодно. Вздохнув, набираю номер.
— Алло.
— Ты где? Я уже замерзла!
Частые гудки в ответ. Повторяю набор. Абонент находится вне зоны обслуживания. Из высоких стеклянных дверей вываливается художник Лизунов, борода расчесана, шуба распахнута, в руках — огромные пакеты, забитыми пустыми бутылками из-под барного пива "Жигули". Знатно погулял недавно художник Лизунов, или это результат многодневного праздника?
— Это что ты тут делаешь? — недовольно произносит он, — это зачем ты приехала-то сюда? Опять Гадя прислала, что ли?
Свою супругу Надю художник неоригинально называет в духе Камеди-клаба — Гадя, а ее общество — Гадюшник. Пару лет назад Гадю внезапно обуяли пароксизмы ревности и она буквально начала выслеживать своего пухлого Ловеласа где только представлялось возможным. Внезапно наезжала к нему в мастерскую в течение дня, подкарауливала в обеденный час в месте вероятного приема пищи, отсылала с незнакомых телефонных номеров провакационные сообщения. Очень любила устраивать Лизунова перекрестные допросы в присутствии общих друзей: "то есть ты был в клубе Сахар, хорошо, а где там расположен мужской туалет? Не ври мне!" Через несколько месяцев такой напряженной жизни Гадя ко всеобщему удовольствию забеременела, и через неполный срок родила двойню. Ей тогда исполнилось сорок три, а деток назвали с большим пафосом Теодором и Дорианом.
— Причем тут Гадя? Мы здесь встретиться договорились.
— А, со своим, что ли? Так я его послал за объективом домой… Тоже мне, приехал студийные фото делать, а нужного объектива не взял… Это, я тебе скажу, худший из непрофессионализмов! — немного сбивчиво формулирует художник Лизунов.
— Так, подожди, то есть ты хочешь сказать, что он поехал ко мне?
— Уж не знаю, куда, но за объективом и уже чертову уйму времени отсутствует, — злобно заключает художник Лизунов, его щечки прыгают, борода выглядит гнездом маленькой птицы.
Не прощаясь, отхожу в сторону. Все предусмотрела, да. Кроме того, что у этих мудаков не хватит ума сразу запастись всеми необходимыми запчастями для фотоаппарата.
Дорогой молескинчик, как хорошо, что я взяла за правило все записывать, кажется, без этого бы сейчас просто сошла с ума или еще что, а так — сижу на полу, вывожу дрожащей рукой буквы, они пляшут не хуже человечков. Нет, нет, нафиг человечков, надо по порядку, а то в голове полный бардак. Как сказала бы Ксюха — "бордель", она путает некоторые слова.
Несмотря на относительное начало вечера уже темно, и происходящее за окном можно разглядеть, только плотно прижавшись к стеклу носом, как в детстве. К счастью, свинский пяточок никого не намешит сейчас, и я смотрю на улицу, через дома, на набережную, там пусто и сильный ветер. Москва-река незаметна, но она точно там. Знаю, что никуда не пойду, но очень хочется — как есть — в футболке, шортах и ещё сапогах, ладно уж, надену, выйти в ночь и ходить какое-то время туда-сюда, просто так, замерзая и радуясь этому.