Мне показалось, что он бредит. Или что бредим мы оба. Я вытянул руку и накрыл ладонью его лицо. Почти целиком.
— Тебя нет, — констатировал я. — Я же тебя придумал.
Все-таки вискарь бродил в моих жилах, и стакана холодной воды явно было мало, чтобы…
— Вот же я, — сказал ты еле слышно.
Я обернулся, но ты не исчез.
Нет, правильнее так: я все еще оборачиваюсь. А ты не исчезаешь. Ты все еще делаешь шаг мне навстречу. И это мгновение я хотел бы сделать бесконечным.
Любопытно, почему в критические и даже катастрофические моменты в голову лезет всяечкая чепуха. Последние несколько минут вспоминаю зачем-то наши студенческие походы с Эвой, бывшей эстонкой, в кафе "Офицерское"… Как-то мы красиво отдыхали там с одним хорошим мальчиком Носовым, студентом геологического факультета МГУ, он много выпивал и декламировал: вечно пьян, кристально чист — инженер-геодезист. В целях поддержания тонуса заказали кофе. Кофе в "Офицерском" варили замечательный, даже с добавлением гвоздики и кордамона. Внезапно за наш столик уселись два офицера, почти трезвые, но с перспективой. Они принялись шумно откупоривать водку, разливать ее по неподходящим тонконогим рюмкам, в процессе один из них опрокинул мне на колени чашку кофе. Я вскрикнула от неожиданности.
Офицер чрезвычайно смутился, и в целях извинения и сатисфакции вылил себе на голову оставшиеся две чашки кофе. Через полгода они поженились с Эвой, правда, совместная жизнь оказалась крайне непродолжительной. Но начало было эффектным — кофейная гуща на офицерском лице…
Сама себя обманываю, чтобы не думать. Чтобы не вспоминать Его глаза, полные были отвращения — да, именно отвращения. Как он вошел, открыв самостоятельно дверь, как он стоял в передней, снимал верхние одежды и тяжелую зимнюю обувь. Как сказал мне:
— Приветствую вас, уважаемая! Пэ вэ у! — отодвинул небрежно локтем и прошел в кухню.
На половине пути остановился. Повернулся через левое плечо, улыбнулся широко:
— Кстати. Для информации. У меня на тебя стоял только в те дни, когда одна милая девушка меня развлекала своими эротическими рассказами. Ты не знаешь. Но было приятно.
— Я знаю.
— Что, шарилась в моей почте, дрянь?
— Не было необходимости, дорогой. Это же я сочиняла эротические истории.
— Что ты болтаешь, дура.
— Конечно, я. Гвендолен. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят. Горячий фонтачик в середину неба.
— Сука.
Без всякого выражения. Последовал дальше. И совершенно уже зря я бросила ему вдогон:
— Пидор несчастный!
Вообще-то, я никогда так не говорю. Это от растерянности.
Не знаю, чего я ждала вообще. Но не такого ужасающего равнодушия, конечно. На меня он больше вообще не смотрел. Наверное, так и не понял, что я теперь — снова живая, а не мертвая, как он привык. Снова прибилась к теплокровным.
Эвин военнослужащий оказался лейтенантом и артеллиристом, сразу после свадьбы они убыли в маленький городок близ Волгограда — Капустин Яр. По какой-то причине командование отказалось предоставить лейтенанту комнату в общежитии для семейных, и первый месяц они жили в обычном офицерском общежитии. Эва звонила мне с переговорного пункта и рассказывала в слезах, что вот сегодня соседи лейтенатна поднимали с земли на третий этаж девушку на связанных простынях, в обход суровой комендатуры. Девушка извивалась в воздухе, в это время один из наблюдателей крикнул молодецки: "А что мы ее тащим, все равно никому не даст!" Девушка испуганно закричала: "Всем дам! Всем дам!", так и развлекались.
Думаю, все это не должно быть важно сейчас. Алеша приехал, привез девушку, немного странноватую, конечно, но какая разница. Сын приводит девушку знакомиться с матерью, это нормально, это правильно, это так по-семейному. У меня не было настоящей семьи, а теперь будет. Как это прекрасно, девчонка родит маленького мальчика, я возьму его на руки и это все равно будет мой ребенок. Мой и Его, просто он выбрал себе родиться у девчонки, так бывает. Мне ничего не надо кроме, я настолько истерзана прошедшим годом, что не хочу оглядываться назад. Хорошо бы еще не загадывать вперед, но я вовсе не загадываю, просто начался обратный отсчет, десять, девять, восемь…
Я встаю, не в силах усидеть на кровати, подхожу к зеркалу, рассматриваю себя. Ничего особенного не вижу, хватаюсь за пачку сигарет, как за что-то совершенно непохожее на пачкцу сигарет, а очень важное и почти панацею. Закуриваю, за последние полчаса это уже четвертая сигарета, вечь вечер старалась курить по минимуму. Алеша всегда относился негативно, в детстве даже вырезывал из газет и журналов всякие статьи и складывал мне на подушку. Я улыбаюсь, какие милые воспоминания.
Когда Эва вернулась из военного городка, какое-то время ей негде было жить. Сложная история с дележом наследственной квартиры, завершившаясь лишь через год. Этот год она жила, разумеется, у меня. Алеша был маленький, как-то он сломал допотопную мясорубку, прокручивая в ней парафиновые свечи и комнатный цветок "герань". Я наказал его, велев не выходить из комнаты час. Эва в это время мыла пол, ползала на коленках по коридору. Когда она проползала мимо детской комнаты, из-под двери таинственно показалось письмо. Алеша написал на большом листе из альбома: "Дорогая мама! Пишет тебе твой сын. Если ты меня сейчас не выпустишь, я ободру обоэ". Все это было еще до Максима Максимовича, да. Моя вина, и никогда мне не искупит ничего. Я вполне себе реально пригибаюсь под ее грзом, вполне реальные глыбы выкорчеванного асфальта, никакой не обработанный гранит, и ни тем более, мрамор.
Подтаскиваю к себе телефон и набираю Эвин номер. Эва не берет трубку, включается автоотвечтик. Жалко, я бы очень хотела поговорить с ней сейчас. Нет, не обсуждать ситуацию. Вспомнить, например, как жили три месяца в Нью-Йорке, стояла страшная жара и мы поливали друг друга минеральной водой из бутылок.
Как-то я шла по Манхеттену, вдруг кинулся ко мне какой-то мужчина, лопоча что-то по-итальянски. Когда я сказала, что сорри, мол, не понимаю, с ходу перешел на английский, удивился, что я не итальянка. Только у нас в Италии, сказал восхищенно, красивые девушки ходят — with no bra. Американки — нееет, никогда. Смотрел с обожанием, цокал языком. А уверена ли я, что у меня нет итальянской крови? Ты спроси свою маму, обязательно, you have to! И улыбка у тебя… ммм, как у итальянок бывает, щеки вот так поднимаются… от кого у тебя такая улыбка? От папы или от мамы? Это важно!
Когда узнал, что я из России, оживился еще больше: я вообще-то бизнесмен, у меня ресторан, на Коламбус — заставил записать телефон и умолял позвонить — i know the city very well, i will show you, и ресторан очень хороший, тебе понравится — and i invite you like a friend, i swear! Руку поцеловал на прощание, все как положено. Сальваторе его звали.
Вот скажи мне, спрашивала я тогда Эву, смеясь, вот скажи, можно ли представить, чтобы в Москве я остановилась поговорить с мужчиной, который откровенно восхищался моей грудью и тем, что я без лифчика?
Или в Нью-Йорском сабвее. Девушка лет восемнадцати, очень худая, кожа на костях, длинные волосы заплетены в африканские косички, украшенные пластмассовыми бусинами, косички связаны в единое волосяное целое и оттягивают голову с тонкой шеей назад. Птичьими лапками рисует без контура, без всякого следа на грязном вагонном стекле то ли буквы, то ли просто геометирческие фигуры — треугольники, овалы, ромбы. Левой ногой оплела правую ногу каким-то сложным двойным переплетением, синие джинсы разрисованы красными цветами, напоминающими маки. У каждого мака в сердцевине выписано женское личико, глаза, ресницы, брови высокими дугами, улыбки на губах — красиво. В кармане под крайним маком звонит телефон, вместо музыкального рингтона — ломкий девчоночий голос, какой-то птичий, по-русски: "Не звони мне никогда! Сволочь! Не звони мне никогда! Сволочь!"