Петроний. Хорошо бы, если только можно не бояться прикосновения пальцев, простыни, гребня и ножниц.
Габриэль. Стало быть, всего лучше — отпустить бороду до колен.
Петроний. Видимо, так. И затем надо издать указ, чтобы никто не совмещал в одном лице цирюльника и хирурга.
Габриэль. Ты обрекаешь цирюльников на голод.
Петроний. Пусть сократят расходы, а плату за бритье немного повысят.
Габриэль. Дельно.
Петроний. Далее, нужен закон, чтобы каждый пил из своего стакана.
Габриэль. Англия едва ли примет такой закон.
Петроний. И чтобы двоим в одной постели не спать, за исключением лишь супругов.
Габриэль. Верно.
Πетроний. Кроме того, чтобы постояльцу в гостинице не стлали простыню, на которой уже кто-то лежал.
Габриэль. А как быть с немцами, которые стирают белье едва ли не в год два раза?
Петроний. Пусть зададут работу своим прачкам. Наконец, следует отменить приветственный поцелуй, хотя обычай этот старинный.
Габриэль. Даже в храмах божиих?
Петроний. Пусть каждый касается оскулария[520] рукой.
Габриэль. Что скажешь о беседах?
Петроний. Надо избегать гомеровского αγχι σχων κεφαλήν[521]. А кто слушает, пусть крепко сжимает губы.
Габриэль. Столько законов, что и на двенадцати таблицах не уместятся[522]!
Петроний. Но что бы ты все-таки посоветовал несчастной девушке?
Габриэль. Что бы я ей посоветовал? Чтобы она была несчастна по своей воле — так легче переносить несчастье. И чтобы супружескому поцелую подставляла не губы, а руку, а в супружескую постель ложилась вооруженной.
Петроний. Куда ты отсюда направляешься?
Габриэль. Прямо к своему столу.
Петроний. Зачем?
Габриэль. Напишу эпитафию — вместо эпиталамы, которой от меня ждут.
Циклоп, или Евангелиефор
Канний. На кого ты здесь охотишься, Полифем? [523]
Полифем. На кого, спрашиваешь, охочусь? Без собак и без рогатины?
Канний. Видно, на какую-нибудь нимфу-гамадриаду[524].
Полифем. Прекрасно угадал. А вот и охотничья сеть.
Канний. Что я вижу? Вакх в львиной шкуре[525], Полифем с книгою! Γαλή κροκωτον[526].
Полифем. Не только шафрановым цветом расписал я эту книжку, но и красным и синим.
Канний. Я тебе не про шафран говорю. Я сказал греческую пословицу. А книжка, наверно, военная — защищена медными застежками, шишками и пластинами.
Полифем. Посмотри повнимательней.
Канний. Да, вижу. Очень красиво. Но украшений еще мало.
Полифем. Чего не хватает?
Канний. Твоего герба.
Полифем. Какого герба?
Канний. Головы Силена, выглядывающей из бочки[527]. Но какой предмет она изъясняет? Искусство выпивать?
Полифем. Берегись! Изречешь кощунство ненароком!
Канний. Что же это? Уж не божественное ли что-нибудь?
Полифем. Божественнее нет ничего на свете. Это Евангелие.
Канний. Ηρακλεις[528]! Что Полифему до Евангелия?
Полифем. Ты еще спроси: «Что христианину до Христа»?
Канний. Не знаю, не знаю, но тебе скорее подошла бы алебарда. Если бы мне повстречался незнакомец с такою наружностью в море, я бы принял его за пирата, если бы в лесу — за разбойника.
Полифем. Но как раз этому и учит нас Евангелие — чтобы мы никого не судили по наружности. Подобно тому как под серою рясой нередко скрывается душа тирана, так иной раз коротко остриженная голова, курчавая борода, грозные брови, свирепые глаза, шляпа с перьями, военный плащ, сапоги с прорезями прикрывают евангельскую душу.
Канний. Отчего же нет? Иной раз и под волчьей шерстью скрывается овца, и, — если верить басням, — под львиною шкурой осел.
Полифем. Скажу больше: я знаю человека[529], у которого на голове баран, а в сердце лисица. Ему я хотел бы пожелать, чтобы глаза у него оставались черные, друзья же были белы как снег, и чтобы нрав его сделался золотым с такою же легкостью, с какою покрывается загаром его лицо.
Канний. Если человек в бараньей шапке носит на голове целого барана, как же, спрашивается, нагружен ты, если на голове у тебя баран вместе со страусом? На мой взгляд, это еще глупее — на голове носить птицу, а в сердце осла!
Полифем. Язвишь…
Канний. Но было бы чудесно, если бы не только ты убрал разными украшениями Евангелие, но и оно, в свою очередь, украсило тебя. Ты разрисовал его яркими красками; если бы оно наделило тебя добрыми нравами!
Полифем. Об этом мы позаботимся.
Канний. По всегдашнему вашему обыкновению.
Полифем. Но довольно злословия. Скажи, ты что, решительно осуждаешь всех, кто не расстается с Евангелием?
Канний. Нисколько. Кто нес на себе Христа, зовется Христофором, то есть Христоносцем. Ты носишь с собою Евангелие и вместо Полифема должен называться Евангелиефором.
Полифем. Но ты не считаешь, что носить Евангелие — это святое дело?
Канний. Нет, если только ты не признаешь, что самые святые существа в мире — это ослы.
Полифем. Как так?
Канний. Да ведь одного осла довольно, чтобы нести три тысячи подобных книжек. Я уверен, что и ты поднял бы этот груз, если приладить тебе на спину хорошее вьючное седло.
Полифем. Ничего странного не будет, если мы и признаем святость за ослом, — ведь он тоже нес на себе Христа[530].
Канний. Такую святость можешь взять себе всю Целиком. И если хочешь, я еще подарю тебе останки того осла, на котором сидел Христос: будешь их лобызать.
Полифем. Ты окажешь мне неоценимую услугу: этот осел освящен прикосновением тела Христова.
Канний. Но Христа касались и те, что били его по Щекам.
Полифем. Ну, пожалуйста, скажи серьезно, разве не благочестиво повсюду носить с собою книгу Евангелия?
Канний. Благочестиво, если в этом нет лицемерия, если это действительно так.
Полифем. Лицемерие оставим монахам. У солдата какое лицемерие?
Канний. Но прежде всего объясни мне, как ты понимаешь лицемерие.
Полифем. Это когда напоказ выставляешь одно, а в душе скрыто другое.
Канний. Но что выставляет напоказ тот, кто повсюду носит Евангелие? Не евангельскую ли жизнь?
Полифем. Думаю, что да.
Канний. Значит, если его жизнь не отвечает книге, это лицемерие.
Полифем. По-видимому. Но что означает «действительно носить с собою Евангелие»?
Канний. Некоторые носят в руках, как францисканцы — устав святого Франциска; на это одинаково способны и парижские носильщики, и ослы, и мерины. Иные носят на губах и беспрестанно твердят про Христа и про Евангелие; это фарисейство. Некоторые носят в душе. «Носить действительно» — значит нести Евангелие и в руках, и на устах, и в сердце.
Полифем. Где же такие носители?
Канний. В храмах — диаконы, которые носят книгу, возглашают из нее народу и держат ее в сердце.
Полифем. Но и среди тех, кто носит Евангелие в душе, не все святы.
Канний. Ты мне софиста не изображай! Нельзя носить в душе, если ты не полюбил всей душой, если не стараешься запечатлеть Евангелие в собственных нравах.
Полифем. Этих тонкостей я не понимаю. Канний. Я скажу проще. Если ты несешь на плечах бутыль бургундского, это только груз или еще что-нибудь?
Полифем. Только груз.
Канний. Если прополощешь вином глотку, а после выплюнешь?
Полифем. Ничего хорошего. Впрочем, это не в моем обычае.
Канний. А если, как у тебя в обычае, напьешься досыта?
Полифем. Божественно!
Канний. Все тело разогревается, щеки розовеют, угрюмые морщины разглаживаются.
Полифем. Именно так!
Канний. В чем-то сходно с вином и Евангелие: разбегаясь по жилам души, оно обновляет все внутреннее обличье человека.
Полифем. Значит, я живу не по-евангельски? так ты считаешь?
520
Оскуларий (от латинского osculari — «целовать»): пластинка из золота, серебра, слоновой кости или другого ценного материала с изображением распятия, агнца божия, Девы Марии и т. п.; во время обедни к ней прикладывались сперва священнослужители, а потом народ.
522
Законы Двенадцати таблиц — запись римского обычного права (449 г. до н. э.), основной источник всего римского права в целом. Подлинный их текст до нас не дошел.
523
Циклоп (киклоп) Полифем, как он изображен Гомером в «Одиссее» (песнь IX), — одноглазый великан, дикарь, пастух (а вовсе не охотник). С Эразмовым Полифемом его роднит лишь громадная сила, тупость и заносчивость.
525
Вакх, самый изнеженный из греческих богов, оделся в львиную шкуру — облачение Геракла, самого мужественного из героев.
526
Букв.: «Хорьку (или кошке) — шафрановый плащ» — греческая поговорка о чем-либо совершенно несообразном, примерно отвечающая русскому: «С суконным рылом да в калашный ряд».
529
Эта реплика Полифема оскорбила главу реформаторов в Базеле (где жил тогда Эразм), известного ученого-гуманиста и богослова Иоганна Гуссгена, более известного под грецизированным именем Эколампадий (1482—1531): он увидел в ней намек на самого себя, а в диалоге вообще — выпад против евангелистов-реформаторов. Последнее, пожалуй, верно, но первое подозрение неосновательно. Эразм объяснил Эколампадию, что Полифем отвечает колкостью Каннию, а Канний — это Николай Канний из Амстердама, его, Эразма, слуга, который мечтал увидеть свое имя в «Разговорах»; у этого Канния и шапка из овчины, и черные глаза, и смуглый цвет лица. А что Эколампадий тоже носит баранью шапку, Эразм никогда прежде не знал. Эколампадий удовольствовался этими объяснениями. Заметим кстати, что другое действующее лицо диалога — тоже слуга-ученик Эразма, Феликс Рекс из Гента, прозванный «Полифемом» за грубость и пристрастие к хмельному, а также, по-видимому, за знание многих языков (polyphemos по-гречески — «многоречивый»). Солдатская внешность придана ему тоже не случайно: бранясь с хозяином и собираясь оставить его, он говорил, что поступит на военную службу и пойдет сражаться с турками.
530
По евангельскому преданию, Христос совершил торжественный въезд в Иерусалим верхом на «молодом осле» (за несколько дней до распятия).