Евсевий. Нет, это я благодарен вам вдвойне: во-первых, вы снисходительны к моей скудости, во-вторых, учеными и благочестивыми речами освежили мне душу. Как я вас принимал и с какими чувствами вы покинете мой дом, я не знаю, но что сам я за нынешнее утро сделался и умнее и лучше — это уж верно! Не сомневаюсь, что вам не по душе ни дудки, ни шуты, ни, тем более, игральные кости. Поэтому давайте-ка еще часок полюбуемся чудесами моего царства.
Тимофей. А мы как раз хотели тебе напомнить.
Евсевий. Когда обещание верное, не к чему и напоминать. Этот летний дворик, мне кажется, вы уже рассмотрели как следует. Вид отсюда на три стороны, и, куда ни взглянешь, взор встречает дивная зелень сада. Если ж погода облачная или ветреная, от нее можно отгородиться стеклянными окнами; а если солнце слишком припекает, можно отгородиться и от «его — наружными ставнями, совсем частыми, или внутренними — те пореже. Когда я завтракаю здесь, я точно бы в саду, а не в доме, под крышею. Ведь здесь и стены зеленеют, а по зелени рассыпаны цветы. Есть и картины, и недурные. Вот Христос справляет последнюю вечерю с избранными учениками. Вот Ирод отмечает день своего рождения[137] кровавым празднеством. Вот известный каждому евангельский богач[138]: сегодня он пышно пирует, а завтра будет проглочен адом. А Лазаря сегодня гонят от дверей, завтра ж он будет принят в лоно Авраамово.
Тимофей. А тут что происходит? Я что-то не узнаю…
Евсевий. Это Клеопатра состязается в роскоши с Антонием; одну жемчужину она уже выпила и теперь протягивает руку за второю[139]. Это лапифы в битве[140]. А это Александр Великий пронзает копьем Клита[141]. Всё примеры, которые зовут к трезвости за столом и внушают отвращение к пьянству и роскоши. Теперь пойдемте в библиотеку. Книг в ней не так уже много, зато книги отменные.
Тимофей. Какою-то прямо-таки святостью дышит это место! Все так и сверкает.
Евсевий. Здесь перед вами главное мое богатство. Ведь за столом вы не видали ничего, кроме стекла и олова, да и вообще серебряной посуды в доме нет, если не считать одного позолоченного бокала, из которого я всегда пью с благоговением — ради любви к тому, кто его подарил. Этот висящий в воздухе шар наглядно представляет всю землю, а здесь, на стене, представлены в большем размере отдельные области. На других стенах вы видите изображения великих учителей (всех подряд нарисовать немыслимо — им нет числа). Первое место нанимает Христос; с простертою рукою он сидит на вершине холма. Над головою у него бог Отец, глаголящий: «Ему внимайте». Святой дух, раскинув крылья, обымает его ярким сиянием.
Тимофей. Работа, достойная Апеллеса[142], бог мне свидетель!
Евсевий. К библиотеке прилегает покойник для занятий, тесный, правда, но удобный, со скрытым за съемною доскою камином — на случай мороза. Летом же стена кажется сплошною.
Тимофей. Здесь все из драгоценных камней — так мне видится! И какой дивный запах!
Евсевий. Да, об этом я всего больше стараюсь — чтобы в доме было чисто и хорошо пахло. А стоит и то и другое сущую безделицу. У библиотеки своя висячая галерея; выходит она в сад и соединена с часовней.
Тимофей. Место, достойное божества.
Евсевий. Теперь пройдемте по трем верхним галереям: они как раз над теми тремя, что глядят в огород, — вы их уже осматривали. Отсюда вид открывается на обе стороны, но только через окна с запорами, которые по наружным стенам особенно крепки и надежны — чтобы никто в дом не вломился. Здесь, налево, где больше света и окна пробиты реже, изображена по порядку, в согласии с повествованием четырех евангелистов, вся жизнь Иисуса, вплоть до ниспослания Духа свята и первой апостольской проповеди (это уже из «Деяний»)[143]. Прибавлены обозначения мест, чтобы можно было узнать, подле какого озера или на какой горе происходит действие. Еще прибавлены заголовки, несколькими словами намекающие на все содержание в целом, как, например, вот эти слова Иисуса: «Хочу, очистись»[144]. Насупротив новозаветных — лица и прорицания Ветхого завета, главным образом из пророков и псалмов: ведь и пророческие книги, и псалтирь ничего иного не содержат, кроме жизни Христа и апостолов в иносказании. Здесь я нередко прогуливаюсь в одиночестве, внутренним взором созерцая тот неизреченный замысел божий, коим он, через посредство Сына своего, соблаговолил спасти род человеческий. Нередко бывает подле меня и супруга или же кто-либо из друзей, кому в удовольствие благочестивые размышления.
Тимофей. В этом доме мог ли бы кто соскучиться?
Евсевий. Никто из тех, кто умеет жить наедине с собою… По самому краю, словно особое дополнение, — портреты римских пап, и под каждым имя. На противоположной стене — портреты императоров, в память о прошлом. Обе крайние галереи оканчиваются комнаткою для отдыха; оттуда виден фруктовый сад и птичник. Вон там, в дальнем углу лужайки, вы видите еще одно строение; там мы иногда обедаем летней порою, там лечим больных, если кого из домочадцев вдруг постигает заразная и потому опасная для прочих болезнь. Тимофей. Кое-кто утверждает, что в таких случаях принимать меры осторожности ни к чему.
Евсевий. Зачем же они тогда остерегаются, как бы не угодить в яму или не хлебнуть яда? Или заразы меньше боятся оттого, что не видят? Но невидим и яд василиска, который он источает глазами. Если требуют обстоятельства, я, не задумываясь, рискну жизнью ради близких. Но подвергать беспричинно смертельной опасности себя — это сумасбродство, а других — жестокость… Есть и еще чем полюбоваться, но это уже вам покажет жена. Гостите здесь хоть и три дня, чувствуйте себя, как дома. Вволю насыщайте и взоры и душу. А у меня неотложные дела. Надо съездить в две деревни по соседству.
Тимофей. Дела-то денежные?
Евсевий. Ради денег я бы никогда не расстался с такими друзьями, как вы.
Тимофей. Тогда, верно, охота где-нибудь поблизости?
Евсевий. Да, охота, только не за кабанами да оленями, а совсем за другою дичью.
Тимофей. За какою же это?
Евсевий. Сейчас расскажу. В одной деревне слег мой приятель, и жизнь его под угрозой. Врач опасается за тело, а я еще больше опасаюсь за душу больного. Мне кажется, он приготовлен к переселению в иной мир не так, как должно христианину. Я помогу ему ободрением и увещанием, чтобы, умрет ли он или поправится, любой исход послужил ему на благо. В другой деревне вспыхнул ожесточенный раздор. Оба противника — люди совсем не дурные, но очень упрямые, и если вражда разгорится, боюсь, как бы они многих не втянули в гною распрю. Я приложу все усилия, чтобы их помирить: ведь у меня с обоими старая дружба. Вот за чем я («кочусь, и если охота удастся, мы вместе справим здесь επινιχια[145].
Тимофей. Благочестивая охота. Помогай же тебе не Делил, но Христос!
Евсевий. Такую добычу я предпочту наследству в две тысячи дукатов.
Тимофей. А вернешься скоро?
Евсевий. Сперва надо испробовать все средства до последнего, а потому назвать точный срок заранее не могу. Пока прощайте и распоряжайтесь моим добром словно бы своим.
Тимофей. Доброго пути и счастливого возвращения. Храни тебя господь!
О несравненном герое Иоганне Рейхлине[146], причисленном к лику святых
Помпилий. Откуда ты к нам в дорожном уборе?
Брассикан. Из Тюбингена.
Помпилий. Нового ничего там не слышно?
Брассикан. Удивительное дело, до чего же все смертные одержимы жаждою новшеств! Впрочем, слышал я в Лувене одного черноризца верблюжьего ордена[147], так он проповедовал, что всего нового должно бежать.
137
По евангельскому преданию, правитель (тетрарх) Галилеи Ирод Антипа приказал обезглавить Иоанна Крестителя, уступив просьбе своей падчерицы: «Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала пред собранием и угодила Ироду; посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: „Дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя“ („Евангелие от Матфея“, XIV, 6—8).
138
Притча о богаче и Лазаре, нищем, кормившемся крохами, которые падали со стола богача («Евангелие от Луки», XVI, 20—31), действительно едва ли не самая известная из евангельских притч.
139
Клеопатра, египетская царица (51—30 гг. до н э.), много лет была возлюбленной римского полководца Марка Антония. Жемчуг пили, растворяя его в уксусе.
140
Легендарное племя лапифов обитало, по верованиям древних, в Фессалии, области северной Греции. Они были соседями кентавров, а царь лапифов, Пиритой, состоял с кентаврами даже в родстве и потому пригласил их на свою свадьбу. За пиром кентавры охмелели и попытались похитить невесту и других женщин. Вспыхнула война, закончившаяся изгнанием кентавров из Фессалии. Битва кентавров с лапифами — очень частый сюжет в изобразительном искусстве античного мира.
141
Приближенный и друг Александра Македонского — Клит — повздорил с царем. Дело происходило за столом, оба были пьяны, и Александр, разгневавшись, убил друга, после чего долго и безутешно мучился раскаянием и даже пытался наложить на себя руки (ок. 328 г. до н. э).
143
О том, как апостолы на пятидесятый день после воскресения их распятого учителя «исполнились Духа святого и заговорили на иных языках», рассказывает глава II новозаветной книги «Деяния святых апостолов». Там же говорится и о первой апостольской проповеди: ее произнес апостол Петр в ответ на недоумение окружающих, которые, слыша, как галилейские крестьяне вдруг начали изъясняться на неведомых языках, предположили, будто «они напились сладкого вина».
144
«Евангелие от Марка», I, 41. Эти слова обращены к прокаженному, который молит Христа об исцелении.
146
Иоганн Рейхлин (1455—1522) — германский юрист и филолог, один из первых по времени гуманистов в Германии. Он был знатоком всех трех священных языков — латинского, греческого и еврейского, и когда император Максимилиан, по наущению еврея-ренегата Иоганна Пфефферкорна, издал указ о сожжении всех еврейских книг (кроме Ветхого завета), за то что все они якобы содержат хулу на Христа и христианство, Рейхлин убедительно опроверг эту клевету и добился отмены указа. Это послужило началом многолетней борьбы между гуманистами и врагами возрождающейся науки; одним из плодов борьбы была знаменитая сатира «Письма темных людей».
147
Намек на главу лувенских кармелитов (верблюд по-латыни camelus) Николаса Бехема (ок. 1462—1526), который публично обвинял «Разговоры» и их автора в ереси.