Памфил. А всякий раз, как супруг настаивает на супружеском своем праве, в особенности если он ищет объятий из любви к будущему потомству.
Мария. А если это одна похоть? Отказывать все равно не дозволено?
Памфил. Дозволено вразумлять или, точнее, ласково просить, чтобы он отступился; но упорно отказывать в ответ на упорные домогательства не дозволено. Впрочем, в таком деле жалобу мужа на непослушание жены услышишь не часто.
Мария. Но свобода так сладка!…
Памфил. Напротив: девство — такое тягостное бремя! Я буду тебе царем, ты мне царицею, мы станем править семьею по общему усмотрению. Разве это рабство, как по-твоему?
Мария. Брак многие зовут уздою…
Памфил. Вот им бы и одеть узду, тем, кто зовет его так! Скажи мне, пожалуйста, твоя душа не связана ли с телом?
Мария. По-видимому, да.
Памфил. Так же точно, как птица с клеткою. И, однако, спроси у нее: желает она быть свободной? И она ответит: «Нет» — нисколько не сомневаюсь. А почему? Потому, что связь эта добровольная.
Мария. Достатки у нас обоих невелики.
Памфил. Тем лучше! Ты будешь умножать их дома бережливостью, которую не без причины именуют доходом, и немалым, а я, за стенами дома, — трудолюбием.
Мария. Бесчисленные заботы приносят с собою дети.
Памфил. Но и бесчисленные радости тоже, и нередко с большою лихвой возвращают родителям свой долг.
Мария. А если детей не будет? Ведь это ужасно!
Памфил. А теперь разве ты не бездетна? И какой толк заранее накликать беду, ежели исхода все равно никак не предскажешь? Что бы ты предпочла — вообще не рождаться или родиться, чтобы после умереть?
Мария. Родиться и умереть.
Памфил. Подобным же образом та бездетность горше, которая и не имела и не будет иметь потомства. И те, что жили на свете, счастливее тех, что не родились и никогда не родятся.
Мария. Кто ж это такие, которых нет и не будет?
Памфил. Если человек не согласен терпеливо переносить превратности судьбы, которым одинаково подвержены мы все, простолюдины и цари, без разбора, ему лучше уйти из жизни. Но и за всем тем, что бы ни приключилось, тебе достанется лишь половина: большую часть я приму на свои плечи. Так что, если случится радость, она будет двойною, а если беда — наш союз вдвое ослабит горечь. Для меня же, коли призовет судьба, будет отрадою и смерть на твоих руках.
Мария. Что совершается в согласии с общими законами природы, с тем люди мирятся довольно легко. Но я вижу, как иным родителям больше горя доставляет испорченность детей, чем их кончина.
Памфил. Чтобы не случилось ничего подобного, зависит главным образом от нас.
Мария. Не понимаю!
Памфил. Ведь обыкновенно от добрых добрые и родятся, — я имею в виду природные качества, — и голубка коршунов не выведет. Значит, приложим все усилия, чтобы самим быть добрыми. Затем постараемся, чтобы дети еще с молоком матери впитали возвышенные правила и взгляды. Чрезвычайно важно, чем нальешь впервые новый сосуд. Позаботимся, наконец, чтобы они всегда видели пример для подражания дома. Мария. Трудная задача.
Памфил. И не удивительно — раз она прекрасна (по той же самой причине и ты — орешек не из легких). Но тем упорнее будем стремиться ее решить.
Мария. Материал тебе достанется податливый — ты только лепи как следует.
Памфил. А пока вымолви словечко.
Мария. Нет ничего проще, да только слово что птица: упустишь — не воротишь. Прими совет более полезный для нас обоих: переговори сперва со своими родителями и с моими, чтобы все происходило с общего их согласия.
Памфил. Ты велишь мне хлопотать и упрашивать, хотя можешь решить дело одним словечком.
Мария. Едва ли: я не в своей власти. В старину без согласия старших ни один брак не заключался. И прочем, как бы там ни было, я считаю, что наш брак будет счастливее, если совершится по воле родителей. И потом вам, мужчинам, так и полагается — хлопотать, это нам хлопоты не к лицу: похищение и насилие всегда девству в отраду, хотя мы часто так и горим любовью.
Памфил. Хлопотать я готов без устали, лишь бы твой выбор меня не обманул.
Мария. Не обманет — будь покоен, мой Памфил.
Памфил. Ты со мною слишком строга. Мария. Но сначала обдумай и взвесь как следует собственный выбор. И страсть к совету не допускай — только разум. Что постановит страсть, то непродолжительно, мимолетно; что определит разум, в том век не раскаешься.
Памфил. Да ты отменно философствуешь! Выходит, надо тебя слушаться.
Мария. Послушайся — не пожалеешь. Впрочем, постой-ка, сомнение берет меня и омрачает душу.
Памфил. Долой сомнения!
Мария. Ты хочешь, чтобы я вышла за мертвеца?
Памфил. Ничего похожего! Я оживу!
Мария. Вот ты и развеял мое сомнение. А теперь прощай, Памфил, и будь здоров.
Памфил. Это уж твоя забота.
Мария. Желаю тебе доброй и приятной ночи. Ну, что вздыхаешь?
Памфил. Приятной ночи, говоришь? Ах, если б ты одарила меня тем, чего пожелала!…
Мария. Не торопись, твоя жатва еще не поспела.
Памфил. Так ничем на прощание и не обрадуешь?
Мария. Возьми этот благовонный шарик, он порадует тебе сердце.
Памфил. Прибавь хоть поцелуй.
Мария. Нет, я хочу отдать тебе свою невинность целой и нетронутой.
Памфил. Да что в ней убудет от поцелуя?
Мари я. Тебе угодно, стало быть, чтобы я и другим поклонникам дарила поцелуи?
Памфил. Ни в коем случае! Все мое храни для меня.
Мария. Для тебя и храню. Но есть и еще причина, почему сейчас целовать тебя не отваживаюсь.
Памфил. Что за причина?
Мария. Ты говоришь, что твоя душа почти вся переселилась в мое тело; в тебе осталась лишь крохотная частица. Я и боюсь, как бы этот остаток не ускользнул вместе с поцелуем в мою грудь, а ты не умер бы вполне и окончательно. Потому вот тебе моя рука — знак взаимной любви — и прощай. Веди дело старательно, а я буду молиться Христу, чтобы все происходящее он соизволил обратить на счастье нам и на благо.
Девица μιεογμοε [166]
Евбул. Как хорошо — наконец-то отобедали! Теперь можно насладиться прогулкой: нет ничего милее и приятнее.
Катарина. И мне тоже надоело сидеть за столом.
Евбул. Как все зеленеет, как радостно улыбается! И не удивительно: весна — это юность мира.
Катарина. Да, верно.
Евбул. Ну, а твоя весна почему не улыбается?
Катарина. С чего ты это взял?
Евбул. Ты как-то грустна.
Катарина. Разве я выгляжу не так, как всегда?
Евбул. Хочешь, покажу тебе, как ты выглядишь?
Катарина. Очень.
Евбул. Видишь вон ту розу, которая к ночи подобрала и поджала свои лепестки?
Катарина. Ну и что?
Евбул. Вот так ты и выглядишь.
Катарина. Прекрасное сравнение!
Евбул. Не веришь — посмотрись в этот ручеек. Нет, правда, что означают твои вздохи, да еще такие частые: ты и за обедом вздыхала.
Катарина. Оставь свои расспросы, тебе это знать не нужно.
Евбул. Наоборот, нужнее всего на свете! Я не могу быть весел, если ты невесела. Вот, пожалуйста, еще вздох, и какой тяжкий — из самой глубины души!
Катарина. Тяжело на сердце, а отчего, не скажу: это небезопасно.
Ев бул. Мне не скажешь?! Милая Катарина, ты мне дороже родной сестры! Ничего не опасайся! Этим ушам можешь открыть без страха все, что угодно.
Катарина. Пусть так, но к чему напрасная откровенность? Ведь ты мне ничем не поможешь.
Евбул. Откуда ты знаешь? Если не делом, то уж советом или утешением — наверняка!
Катарина. Нет, не могу вымолвить.
Евбул. Ах, господи, боже мой! Ненавидишь ты меня, что ли?
Катарина. До того ненавижу, что, кажется, и брат не так мне дорог, как ты. И все же сердце велит молчать.
Евбул. А если я сам угадаю, подтвердишь? Что ж ты отворачиваешься? Обещай — иначе не отстану.
Катарина. Ладно, обещаю.
Евбул. Я решительно не вижу, чего тебе недостает для полного счастья.