– …И тут новый премьер-министр выступил с речью. – Кляйн поднял руку и торжественно оглядел их. – «Настало время по-настоящему важных вопросов, – сказал он. – Не пристало волноваться о мелочах…» – и тут же умолк. Показывает на что-то у себя на столе. Глаза так и мечут огонь. «Сигареты! – восклицает он. – Пастилки, минеральная вода, таблетки от несварения, аспирин, Августа! Пойди сюда немедленно! Сколько раз тебе повторять, что должно быть у меня на столе? Где аспирин? Так вот, я продолжу. Настало время великих дел…»
Цыганка-цветочница в пышном шифоновом платье цвета резеды подошла к столу, положила перед Дэвидом несколько тугих букетиков бузины и молча протянула руку. Он отодвинул цветы и велел ей уходить. Она застыла на месте, молча, словно усталая лошадь, довольная передышкой, и продолжала тянуть руку. Если бы они не обращали на нее внимания, она бы так и простояла всю ночь.
– Ради всего святого! – неожиданно вспылил Дэвид и сунул ей несколько леев, после чего застенчиво, с иронической улыбкой пододвинул цветы к Гарриет.
В парке стемнело. В начале лета его освещали, но, когда Париж пал, фонари выключили и больше не включали. Лодки стягивались к кафе, которое напоминало светящийся остров. Несмотря на всю непритязательность этого заведения, у него были свои правила. Сюда не пускали лиц в крестьянской одежде, но зато им дозволялось нанимать дешевые старые лодки. Остановившись на самом краю круга света, лодочники с завистливым уважением наблюдали за посетителями в городских нарядах.
– И тогда премьер-министр говорит: «Вот отчет, но его нельзя показывать герру Дорфу, понимаете?» Секретарь пишет на отчете: «Не показывать герру Дорфу». Дверь открывается, и входит герр Дорф. Секретарь прижимает отчет к груди. Он скорее умрет, чем расстанется с ним! Но что же говорит премьер-министр? «Нет, – говорит он, – надо показать отчет Дорфу. Я всегда играю в открытую».
Гай расхохотался, и тут лодочники поняли, что перед ними иностранцы. Такой шанс нельзя было упускать. Взявшись за весла, они подплыли поближе. Один из них начал выделывать простенькие акробатические трюки, после чего кое-как встал на руки. Остальные нетерпеливо наблюдали за англичанами. Когда с акробатикой было покончено, они запели печальную песенку, после чего стали застенчиво просить подаяния. Гарриет единственная видела это представление и бросила им несколько монет. Они еще покрутились неподалеку, надеясь на добавку, но не осмеливаясь просить, после чего наконец уплыли.
Разговор перешел на дело Дракера. Именно Кляйн разузнал для Гая то немногое, что удалось выяснить об исчезновении Саши Дракера. Пока его расспрашивали о суде, он гримасничал, отвечая, что его не слишком интересует этот Дракер, который «хорошо жил, а теперь ему уже не так хорошо».
– Немцы защитят его? – спросил Гай.
Кляйн покачал головой.
– Он вел дела с Германией, – заметил Кларенс. – Не расценят ли этот суд как жест, направленный против Германии?
Кляйн рассмеялся.
– Может, и жест, да только не против Германии. Они пытаются показать, что Румыния по-прежнему свободная страна. Румыны не боятся привлечь богатого банкира к ответу на глазах у всего мира. К тому же суд отвлекает людей. Они уже не думают о Бессарабии. Но что с того немцам? Дракер им уже не нужен. Ах, госпожа Прингаль! – Он наклонился к ней, и розовый свет окрасил его щеку. – Я был прав, не так ли? Я же говорил, что если вы останетесь, то увидите всё самое интересное. Всё чаще приходится откупаться от Германии едой. Поверьте мне, придет день, и это, – он указал на блюдца с овечьим сыром и оливками, которые подали с вином, – будет настоящим пиром. На ваших глазах вершится история, госпожа Прингаль! Останьтесь – и вы увидите, как умирает страна.
– А вы сами останетесь? – спросила она.
Он снова рассмеялся – возможно, смех был для него единственным возможным ответом на происходящее в жизни; но ей впервые пришло в голову, что, возможно, это смех человека не вполне психически здорового.
– Вы можете здесь остаться? – серьезно спросил Дэвид. – Это безопасно?