Предельно чистоплотный генерал Венцель и унтер Фенбонг, в сущности, связаны одной эстетической трактовкой писателя. Уже в произведениях Л. Толстого, в частности в романе «Воскресение», подчеркнутая внешняя чистоплотность, «промытость» некоторых персонажей как бы помогали писателю вскрыть их нравственную нечистоту, моральную неполноценность.
Несколько раз в романе А. Фадеева говорится о фашистском генерале как об очень чистоплотном человеке. Он «дважды в день, утром и перед сном, мылся с головы до ног горячей водой. Морщины на узком лице генерала и его кадык всегда были чисто выбриты, промыты, надушены» и т. д.
Очевидно стремление художника силой контраста, подчеркивая внешнюю чистоплотность генерала, показать его моральную ответственность за те дурные и грязные поступки, которые творились тысячами фенбонгов по его приказу или с его согласия. Устанавливается единая мера нравственной оценки, которая и определяет единую по существу эстетическую трактовку.
Наряду с этими двумя эмоционально-стилевыми и содержательными потоками, различными по своей тональности, в авторской речи отчетливо прослушивается и событийно-повествовательный, эпический голос. Именно здесь чаще всего угадывается «прежний» А. Фадеев с его стремлением к эпической широте охвата событий, с размышляющей толстовской интонацией, сопоставительным типом построения периода и т. д.
В картинах описания эвакуации Краснодона, повествования о наступлении частей Красной Армии, изображения большевистского подполья преобладают краски, свойственные А. Фадееву, автору «Разгрома» и «Последнего из удэге».
По предложению А. М. Горького в тридцатые годы было начато издание серии произведений, которые должны были составить историю молодого человека XIX века. «Жизнь Клима Самгина», по высказываниям Горького, должна была завершать эту историю молодого человека буржуазного общества.
Действительно, характер молодого человека, его идеалы: вера, надежда, стремления — довольно точно могут определить те моральные качества, которые характеризуют то или иное общество в определенный период его развития.
Если бы собрать все значительные произведения, посвященные истории молодого советского человека, нам бы открылась поразительная по своей исторической значимости нравственная биография общества, социально-исторические возможности его.
«Молодогвардейцы», созданные А. Фадеевым, не повторяли ни героев «Разгрома» и «Последнего из удэге», ни Павла Корчагина из романа Н. Островского «Как закалялась сталь», ни героев «Педагогической поэмы» А. Макаренко. Они были детьми иного времени. Но они вписывались в «общую типологию» героя — человека окрыляющей веры, осознанного мужества. Они были действительными героями века.
В этом умении создать сильные характеры, увидеть облик поколения и в его неповторимости, и в его преемственности с лучшими традициями общества и заключается одна из самых замечательных особенностей А. Фадеева-художника.
В тяготении к новому во всех его проявлениях: социальных, интеллектуальных, нравственных — характерные черты писательского и человеческого облика А. Фадеева.
А. Фадеев был писателем величайшей целеустремленности, сосредоточенности на утверждении людей героического дела, подвига, в которых проявились все нравственные силы и возможности человека. Он был певцом «новых чувств», нового человека, формирующегося в драматических обстоятельствах грандиозных событий мировой истории.
Таким он был и остается в нашей памяти, в истории нашей литературы, в живом читательском восприятии,
Л. ЯКИМЕНКО
Разгром
I. Морозка
Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце.
Ординарец Морозка, отгоняя плетью осатаневших цесарок, сушил на брезенте овес.
— Свезешь в отряд Шалдыбы, — сказал Левинсон, протягивая пакет. — На словах передай… впрочем, не надо — там все написано.
Морозка недовольно отвернул голову, заиграл плеткой — ехать не хотелось. Надоели скучные казенные разъезды, никому не нужные пакеты, а больше всего — нездешние глаза Левин-сона; глубокие и большие, как озера, они вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем многое такое, что, может быть, и самому Морозке неведомо.