Андрей Геласимов
Разгуляевка
Контрабандист Брюхов
Возить из Китая контрабандный спирт дед Артем придумал не сам. Опасному промыслу его обучал тесть — Иван Николаевич Брюхов. Ну, а того, в свою очередь, обучила жизнь.
От высылки в Казахстан, где в тридцатые годы сгноили не одну и не две сотни казацких семей из Забайкалья, Брюховых уберегло только то, что добро они наживали своими руками. Стадо из двадцати коров и семнадцати лошадей просто конфисковали в колхоз, как украденное у народа, а самим разрешили остаться в Разгуляевке, поскольку батраков они не держали. Четыре женатых сына с невестками, сам старик Брюхов, жена и единственная дочь Дашка с непутевым зятем в этом большом хозяйстве трудились одни. Со стороны никого не нанимали.
Помог, как ни странно, и зять, которого старик Брюхов не уважал, а к третьему ковшику браги мог под веселую руку запросто и побить. После ухода атамана Семенова и Азиатской дивизии Унгерна в Маньчжурию Артемка Чижов стал главным заводилой в разгуляевском комсомоле. Он любил выступать перед народом, орать песни, чем, очевидно, и покорил сердце дочери Ивана Николаевича. Решение не высылать Брюховых разгуляевский комбед принял во многом из-за него.
«Ты балабол, — говорил ему Иван Николаевич. — У тебя тока корочки партейны в кармане, вот за счет их и живешь. А балаболы да болтунишки отобрали у нас добро».
Артемка в ответ гнал на тестя контрреволюцию, называл его «семеновцем», «карателем» и «кровососом». Старик Брюхов бросался на него с кулаками, завязывалась драка, в которой Артемка всегда терпел поражение.
«Яичком по глазу покатай, — бросал старик Брюхов, усаживаясь обратно за стол. — Снимает синяки-то. А то, гляди, ишшо наподдам».
Сдав в колхоз не только скот, но и единственную в Разгуляевке конную сенокосилку, записываться туда сам Иван Николаевич категорически не пожелал.
«А мне от вашей власти ничо не надо. Я один проживу. Тока моими лошадками, смотрите, не подавитесь».
Природная чолдонская злость и упрямство нашептывали ему собрать всех детей с внуками и немедленно двинуться через границу в Китай, но старик Брюхов решил пока подождать. Он проглотил самую страшную за всю свою жизнь обиду и начал искать пережогинское золото. В Разгуляевке многие считали, что оно все еще где-то поблизости. Во всяком случае, ни японцы, ни чекисты, ни белые его так и не нашли. Вот с этим-то золотом уже можно было думать о том, чтобы перебраться на ту сторону.
Пережогин вошел в Разгуляевку летом 1918 года. Его отряд остановился здесь по дороге в Читу. Высокий, почти под два метра, он расхаживал по станице с длинной дубинкой и агитировал против Советов. Бабам нравились его густые седые кудри, а на мужиков производила сильное впечатление огромная, с чайный стакан, трубка с полуметровым чубуком. Впечатляли и две бомбы, висевшие на ремне.
«Анархия, — говорил Пережогин красивым голосом, опершись на чей-нибудь палисадник, — это вам, братцы, не комиссарская власть. За анархию умереть не жалко».
В Разгуляевке умирать никто не хотел, но помимо всеобщего торжества анархической идеи Пережогин обещал деньги.
«И не паршивые керенки, — говорил он, постукивая дубинкой по своим необыкновенно высоким сапогам. — Золото, братцы. В монете и в слитках. Так что седлайте коней».
В качестве аванса он раздавал кусочки золотой утвари. Те, кто бывал в Маньчжурии, понимали, что это золото из буддийского монастыря, но чужого бога никто не боялся. В Читу с пережогинским отрядом из Разгуляевки отправилось тогда пять человек.
Наталья, жена Егора Михайлова, вынесла из дома своего новорожденного Митьку и положила его на дороге. Егор подъехал к ней, стегнул ее плеткой, спрыгнул с коня, подобрал копошащийся сверток и переложил его на обочину. Отряд двинулся мимо надрывавшегося от крика Митьки, заглушая его вопли лихой казацкой песней со свистом, криком и улюлюканьем.
Через два дня в Разгуляевку вошел отряд японцев. Они грозились расстрелять Пережогина за нападение на дацан и убийство буддийских монахов. Узнав, что анархисты ушли в Читу, японцы долго ругались между собой, а после этого развернулись обратно в китайскую сторону. Красных в Чите было так много, что полсотни япошек там передавили бы как клопов.
Пережогин тем временем добрался до Читы, потребовал предоставить ему неограниченное право проводить реквизиции и конфискации, попытался арестовать военного комиссара Казачкова, но был арестован сам. Ближе к осени, когда к городу подошел молодой атаман Семенов, всех «политосужденных» выпустили из тюрьмы, чтобы они не пострадали от рук белогвардейцев.
Но Пережогин с эвакуацией не спешил. Узнав, что красные перед уходом решили расплатиться с железнодорожниками и рабочими, он снова собрал поджидавший его освобождения отряд и напал на Госбанк. Финансовый комиссар Прокофьев, который в ту ночь пересчитывал брезентовые мешки с золотыми монетами, не успел даже отдать приказ открыть огонь.
В два часа ночи к банку подкатила грузовая машина. Пережогин выпрыгнул из кабины и со словами: «Братва, вот наши деньги!» — первым ворвался в помещение банка. Поднявшись по лестнице с пистолетами в руках, он два раза выстрелил в потолок и оттолкнул стоявшего у дверей кладовой управляющего банком.
На всю «реквизицию» потребовалось не больше пятнадцати минут. Анархисты выстроились в цепочку и быстро покидали мешки и ящики с золотом в свой грузовик. Таким образом, практически без стрельбы, никого не убив и даже не ранив, они забрали все золото красных, большая часть которого предназначалась для организации подпольной работы и закупки оружия.
На вокзале Пережогин разрезал для проверки один из мешков и, удостоверившись, что в нем действительно золото, приказал грузить все в мягкие пульмановские вагоны. Анархисты комфортно разместились в поезде, постреляли для острастки из окон, кинули несколько гранат и укатили в Благовещенск. Красные, занятые эвакуацией, не успели даже ничего сообразить.
Наутро по привокзальной площади ползали десятки людей, собиравших золотые монеты из разрезанного Пережогиным на пробу мешка. Красные попытались разогнать «золотоискателей», но потом махнули на это дело рукой и тоже помчались в Благовещенск. На окраинах Читы уже маячили передовые казачьи разъезды атамана Семенова.
В Благовещенске Пережогин с компанией на две недели загулял, расплачиваясь за водку и продовольствие читинским золотом. Здесь к нему присоединилось еще несколько десятков человек. Монету анархисты старались не тратить, поэтому рубили шашками слитки на глаз. Водку им доставляли бочками. Пережогин давил на благовещенских комиссаров, требуя выдать ему ценности еще и местного банка, а разбитые под Читой красные не могли собрать достаточно сил, чтобы арестовать его снова. В конце концов, Дальсовнарком выслал против него местную воинскую часть и курсантов школы красных командиров. С ними в поход на Пережогина отправились сам председатель Дальсовнаркома Краснощеков и военный комиссар Дионисий Носок.
Поняв, что дело запахло керосином, анархисты отняли у благовещенских речников канонерскую лодку «Орочанин», погрузили на нее свою водку и золото, обстреляли курсантов из корабельных орудий, покричали матом с борта и отправились в веселое плавание вверх по Амуру. К холодам они добрались до Аргуни.
Все было бы хорошо, если бы не японцы. Они оказались такими вредными и злопамятными, что все это время крутились на своих катерах, неизвестно на что рассчитывая, в окрестностях Разгуляевки. Когда на горизонте появилась канонерка с пьяными и счастливыми анархистами, японцы тут же открыли огонь.
Канонерка затонула не сразу. Пережогинцы умудрились пристать к берегу и под огнем вытащить свое золото с горевшего корабля. Побросав немного в японские катера гранатами, они отступили к Разгуляевке, чтобы перегруппироваться и уйти в лес. Но и тут их поджидали неприятности. Упрямые Краснощеков с Носком плюнули на то, что Забайкалье практически целиком уже было под атаманом Семеновым, и тихой сапой прошли с большим отрядом на лошадях, прижимаясь к границе, вдоль реки за канонеркой Пережогина. Местные буряты, впечатленные серьезной сабельной силой, извещали их о продвижении корабля. Если бы анархисты сошли на берег и решили дальше идти пешком, красные об этом узнали бы практически сразу. Молчком двигаясь по берегу в дикой тайге, они постоянно контролировали Пережогина и его братву.