В тот день он почему-то остался один в общежитии. Было душно. Где-то зрела гроза. Уже слышалось далекое громыханье. Он прилег на койку. Задремал, истомленный дневной жарой. Когда увидел перед собой Ирину – в первую минуту подумал – сон. С этого мгновенья все закружилось и понеслось, как в детской карусели. Две недели слились в какой-то горячечный бред. Ночью они гуляли по тихому, спящему городку. Сломленные усталостью, дремали на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Иногда их охватывал дикий голод. Они подходили к хлебному магазину. Ровно в час подъезжал фургон. Веселый бородатый шофер кидал им горячий батон. Обычно пристраивались на скамье, стоящей у самого мола. Он сажал Ирину к себе на колени. И, отщипывая маленькие упругие кусочки душистого хлеба, вкладывал их в ее жаркий, жадный рот. Каждое прикосновение к влажным мягким губам пронзало его тело какой-то щемящей, сладкой дрожью. Случалось, не сдержавшись, он впивался в этот узкий, ненасытный рот. И тогда запах хлеба мешался с запахом любви. Когда выныривал из темного омута, который поглощал в себе все запахи и звуки, то казалось – родился заново. В уши врывался шорох гальки, монотонное бормотание волн. Узкие, деревянные рейки скамьи остро пахли морем и водорослями. В то лето словно ошалел от счастья. Все ему нравилось в ней, все: и то, что чуть широковата в кости, и маленькая родинка на мочке уха. Но ведь уже и тогда было это бесцельное хождение по магазинам, базарам, лавочкам. Ощупывание ненужных вещей, приценивание, примеривание. Вначале веселился вместе с ней. После первой недели, когда влез в непомерный для его кармана долг, стал внутренне корчиться, страдать. Но все это казалось пылинкой, мелочью, сором – смел, и следа не осталось. О родителях и семьях своих говорили мало, вскользь. Он по своей всегдашней замкнутости. Она из чувства оскорбленного самолюбия. В ту пору служебная карьера Антона Петровича как-то резко пошатнулась. Пошла на убыль. Конечно, после выровнялась. Поднялся. Но что было, то было. Из песни слов не выкинешь. А вообще жизнь представлялась обоим простой и ясной. Твердо было решено пожениться сразу же по возвращении домой. Конечно, будут неувязки с жильем, деньгами на первых порах. Но Илью это тогда не очень тревожило: «Все это временно, преходяще. Через полгода диплом у меня будет в кармане. И покатим мы с тобой по распределению». Она счастливо улыбалась. Целовала его в ямку у шеи, ласкалась и шептала расслабленно, нежно: «Ты у меня быстро пойдешь в гору. Я знаю – всех за пояс заткнешь. Такие, как ты, в инженерах не засиживаются». С чего это она тогда взяла? Ну, конечно, все пять лет был отличником, работал на кафедре. И еще студентом получил первое авторское. Вокруг этого устроили много шума, трескотни. По сию пору стыдно вспоминать. Но разве это определяет успех в жизни. Он, недотепа эдакий, забавлялся, дурачился: «Не успеешь глазом моргнуть, как станешь женой главного инженера». И смеялся от души. До слез, до колик, до икоты. Она затаенно улыбалась в ответ: «Дурачок ты мой, простачок. Увидишь. Все у нас с тобой будет – все. И машина, и дом. И дача».
– И чемодан денег впридачу, – подпевал он ей в склад, веселясь напропалую, а про себя прикидывал: «Почему бы и нет? Буду вкалывать. Голова, руки есть. Заработаю».
«Ну и чем все кончилось? – невесело подумал Илья Ильич. – Верно отец говорил: «У кого жемчуг мелок, а у кого суп не густ». Полжизни просуетился. Прометался. То устраивался. То наживал добро. Лучшее время позади. Как же обротали меня? Запрягли в эту упряжку? Ведь кроме своей кормушки ничего не видел. Не знал и знать не хотел. Вспомнил, как в детстве ненавидел Сенкевичей. Как мутузил втихую у сараев их сына Вовку, и усмехнулся – надо же. Думал, за справедливость борюсь. А может быть, права Ирина? Многое шло от зависти? С голодухи? Ведь только возможность предоставилась, сам стал жирком обрастать. Конечно, выступал, шебуршился по мелочам. Не без этого. На главное старался закрыть глаза. Не замечать. Не тревожить себя зря».
Он прошел на кухню. Открыл форточку. Закурил. В ночной тишине отчетливо прозвучал тихий женский смех. Ему вторил ласковый шепот мужчины. «Как давно это у меня было, – больно кольнуло Илью Ильича. И вдруг неожиданно понял: – А ведь уже много лет один. Что Ирина рядом – не в счет. Просто ей удобно. Да и привыкла, наверно». В первый раз подумал об Ирине, как о человеке постороннем. Чужом. Далеком. Подумал без обиды. Без злобы. И от этого стало еще больней.